Едва закипает чайник, как я слышу щелчок калитки и шаги за окном. Мама врывается в кухню, несет с собой сырую свежесть декабрьской ночи, прижимает меня к холодной куртке. Ее глаза сияют, когда она оглядывает кухню, поворачивает голову в сторону гостиной. Мне сжимает грудь от мысли, что вот сейчас я разобью все ее надежды.

– А где Максим?

– Я одна, мам, - она смотрит на меня мгновение в недоумении, а потом ее улыбка трескается и исчезает. – Сядь. Я чай заварю.

Она садится, как была - в куртке и заснеженных сапогах. Вода грязными лужицами собирается у ног. Не совсем так, как я планировала, но уж как есть. Я говорю, а мама медленно качает головой, глядя в черноту остывающего чая. Она ни о чем меня не спрашивает и не упрекает, отчего я испытываю смешанное чувство облегчения и досады.

Когда я замолкаю, мама еще какое-то время сидит, молчаливая и сгорбленная. Потом поднимается, оставив нетронутым остывший чай, проводит ладонью по моему лицу и молча уходит в свою комнату. Почти всю ночь, лежа на узкой постели, я смотрю на липкие хлопья снега за окном и слушаю, как в соседней комнате плачет мама. До утра.

У обиды длинные корни, цепкие. Они тянутся глубоко и медленно отравляют почву вокруг, оставляя ее пустой и голой. Все кончено. Я освободилась, произнеся это вслух. И, впервые за последние два года, я ощущаю себя цельной и крепкой, подобно дереву. Все ветра мира не способны сломить меня.

Два дня спустя я меняю билет на более ранний рейс до Амстердама и покупаю обратный, на следующий день. На это уходят почти все мои деньги, так что вопрос поиска работы вновь в топе приоритетов. Все это время – каждый день – звонит Макс, но, каким-то образом, я умудряюсь ограничить наше общение смс-перепиской. Проще было бы ответить на звонок, сказать я облажалась, совсем как он когда-то. Вывалить его в той же грязной луже, что и он меня. Сделать полный оборот и замкнуть круг. Только я не могу. Такое говорят при встрече, в лицо. Расставаться надо только так.

В нашей квартире темно и пусто, пахнет его лосьоном после бритья и разогретой едой на вынос. У двери я ставлю пустой чемодан на пол. На тумбочке у окна - голубая ель в горшке, под ней маленькая коробка с красным бантом. На настенном календаре 28 декабря обведено синим маркером – день моего прилета, через три дня. Я не предупредила, что сменила дату.

Макс еще на работе, так что у меня есть время собрать вещи. Второй раз за год я упаковываю всю жизнь в один чемодан, затем кладу на стол кольцо и жду, устроившись в кресле у окна. Кольцо печально мигает в размытых бликах города, прощаясь. Сгущаются сумерки, тени удлиняются, ползут по комнате, но я не включаю свет.