В этот неправдоподобно прекрасный осенний день мы с Ксенькой наслаждались последними, а оттого ещё более ценными лучами тёплого солнца, холодным пивом и беспечным трёпом. А также предавались нашему самому любимому занятию — обсуждению прохожих, человеческих типов, дефилирующих перед нашим, как нам казалось, проницательным взором.

Мимо, сияя своим знаменитым рыжим каре, прошла Соня Рикель, чей бутик находился за углом. Её горбоносый профиль и впалые щёки напомнили нам молодую Анну Ахматову, наверняка гулявшую здесь когда-то, под руку с Модильяни.

Наискосок от того места, где мы сидели, на углу улицы Севр и бульвара Распай, находился знаменитый арт-нувошный отель «Лютеция», в котором немцы во время войны устроили свою комендатуру. Теперь бар и ресторан этого отеля стали любимым местом встречи всего левобережного бомонда. Сейчас как раз было время аперитива и вся эта джет-сеттовская публика дефилировала туда-сюда.

За соседний с нами столик уселся Марк Леви, один из самых раскупаемых на сегодняшний день французский писатель, умудрившийся продать права на свой первый, очень удачный роман самому Спилбергу в Голливуд. Его интеллектуальное лицо обрамляла модная трёхдневная щетина. Он был со своим сыном-подростком.

Ксенька сразу подтянулась, выпрямила спину и сделала «стойку». Соблазнять его она, конечно, не собиралась — реакция была чисто инстинктивная (хотя о нём было известно, что он в данный момент не женат).

— Господи, как хорошо-то, — сказала Ксения, потянувшись по-кошачьи, — живём себе тут как настоящие парижанки и в ус не дуем.

Она умела наслаждаться моментом как никто, моя Ксения, и реалии жизни были для неё в этом не помехой. Я ужасно завидовала этому её качеству — мне этого было не дано. Меня постоянно что-то глодало и мучило, если не явно, то подспудно.

Вот и сейчас, глядя на мальчика-подростка, я думала о своей дочери примерно этого же возраста, изводившей меня последнее время бесконечными баталиями по любому поводу.

ххх

Иногда мне казалось, что я понимаю, в чём заключается моя проблема в отношениях с жизнью и людьми. Мне свойственно наделять последних неким имиджем, законченным образом, который рождается исключительно в моей голове и никакого отношения к действительности не имеет. Я водружаю над их головой «нимб», ореол из воображаемых достоинств, которых, скорее всего, не хватает мне самой и о которых я начиталась в детстве в сказках. К тому же, потом я требую, чтобы объекты моей любви, или даже просто симпатии, этому образу соответствовали и несли его как крест. Можно представить, какое количество разочарований приходилось испытывать мне на каждом шагу. Живой объект моего псевдо-романтического воображения на «имидж» плевал, вёл себя как ни попадя, и «нимб» всё время сползал с его головы, норовя грохнуться оземь и разбиться. Я упрямо водружала его на прежнее место — он опять кренился, терял равновесие, тускнел и ржавел, порой прямо на глазах.