– Она отказалась от госпитализации, – сквозь туман до меня донеслись слова матери. Мы шли по длинному, устланному бордовым с золотистым узором, ковром, коридору второго этажа. – Мы очень долго уговаривали ее, но ты же знаешь свою бабушку. Если Карина Эдуардовна что-то решила, то ее уже невозможно переубедить. Поговори с ней, ладно? Может, тебя она послушает…

Замерев напротив массивной дубовой двери с витиеватым узором, она толкнула ее, пропуская меня на порог большой, пропитанной запахами лекарств, комнаты.

Бабушка лежала на огромной двуспальной кровати и казалась совсем крохотной, осунувшейся. На фоне всего этого богатства и роскоши, она выглядела особенно хрупкой и ранимой. Впервые в жизни я видела ее в таком состоянии. Кожа бледная, лицо осунулось, исхудало. Из тонкого запястья торчит катетер, подключенный к прозрачной трубке капельницы. Бабушка лежала с закрытыми глазами, словно обессиленная.

Горячие слезы обожгли мне глаза, затопили сердце. Сорвавшись с места, бросилась к ней и упала на колени рядом с постелью больной. Дрожь сотрясла меня, позвоночник сковало льдом. Будто миллиард иголок рассыпались во всему телу, вонзаясь в нервные окончания, заставляя мысленно взвывать от невыносимой боли.

– Бабушка, – прошептала сухими, искусанными в кровь губами, зажав рот ладонью, чтобы не закричать. – Бабулечка…

Кажется, она услышала меня, или просто почувствовала мое присутствие. Веки ее затрепетали две пары больших, красных от усталости и слабости, глаз взглянули на меня. Слезы хлынули из моих глаз, оставляя на щеках соленые ручьи.

– Мери, – бабушка протянула мне руку и оторвала ладонь от моего лица. Ее тонкие губы сложились в улыбке, румянец окрасил бледные щечки. – Ты пришла…

– Конечно, – говорила, хватая ртом воздух. – Конечно же я пришла. Как ты могла подумать, что я оставлю тебя? Почему не сказала? Знаешь ведь, как я волнуюсь. Если бы…

– Т-ш-ш-ш, – заставила меня замолчать. – Полно тебе, не говори так. Со мной ничего не будет. Слышишь? Разве я могу оставить свою девочку? Глупая. Моя маленькая внучка.

Уронив голову на край бабушкиной подушки, дала волю рыданиям. Страх, так долго накапливаемый в моей душе, вырвался наружу, обратившись в надрывный плачь. Сотни, тысячи «если бы» отравляли сознание, не позволяя дышать, раздирая легкие до сквозных дыр. Горят, слезами горю не поможешь. А я не согласна. Сейчас, только они могут ослабить те путы, в которых оказалась вся моя жизнь. Лишь слезы и присутствие рядом дорого человека.

– Мери, – повторяла бабушка, растирая мне спину и гладя голову. – Что же ты так, милая? Это Артур, да? Рассказал невесть что о моем состоянии, перепугал тебя до смерти… Вот паршивец! Я ему еще устрою за этот цирк. Пусть только попадется мне на глаза.