Несколько раз я мысленно увидел Дину, идущую через двор, — замкнутое лицо, между бровями морщинка. Но я отмахнулся от этого воспоминания. Я посадил ее на Вороного, и она понеслась галопом. Я заставил ее играть Моцарта так, что даже паутина зазвенела у нас над головами. И Аксель вздыхал. Я заставил ее зажечь на Рождество свечи, нагнувшись над канделябром так низко, что у нее вспыхнули волосы. Или лететь на карбасе в открытом море, будто за ней гнался сам черт.

Меня не огорчало, что она оставалась равнодушной к чарам юного Вениамина. Зато я расписывал, как она ездила без седла, бросив на спину лошади только овчину. Как стояла на носу, когда мы спускали шхуну на воду. Или встречала вернувшихся с Лофотенов рыбаков. А также о том, как мы с ней шли на карбасе вдвоем в открытом море, когда ездили покупать новую лошадь.

Аксель не проронил ни одного ироничного замечания. Он заразился моим опьянением. По-моему, в тот вечер мы оба были влюблены, но не в Анну, а в Дину!

Один раз Аксель спросил:

— Ты говоришь о своей матери или о женщине, которую мечтаешь найти?

— Мы вместе найдем ее!

— Может, мне нужна именно такая женщина? — проговорил он.

Я осушил рюмку и надменно усмехнулся:

— Уж она точно не дала бы нам денег взаймы!

Он стукнул кулаком по столу. Мы громко чокнулись.

— Приезжай в Рейнснес, когда она вернется домой! — гостеприимно пригласил я.

— С Анной?

— С Анной! — Я не колебался ни секунды. Покачиваясь, мы вышли на улицу. Дождь перестал.

Но воздух был очень влажный. Мы блуждали в брюхе кита. Зловоние и аромат смешались друг с другом.

Газовые фонари нежно смотрели на нас. Улицы были почти пусты. В чреве кита раздавались таинственные звуки. Сиамские близнецы. Общие руки и ноги, ступавшие нетвердо и забрызганные грязью.

— Куда подевался этот чертов чистильщик? Мне надо почистить башмаки! — кричал Аксель отвесным стенам домов.

— Тише, а то кто-нибудь явится и заберет нас! — предупредил я его.

— Заберет? — прогнусавил Аксель, остановившись у сточной канавы. Блаженная улыбка расползлась по его лицу. Потом он прошептал так громко, что его было слышно даже на другой стороне улицы:

— Сейчас мы с тобой разобьем окно у Мадам в переулке Педера Мадсена!

Я мигом протрезвел. Вонь сточной канавы ударила меня по голове как дубинка. Час золотых историй кончился. Меня охватило отвращение. Я давился от тошноты и боролся с головокружением.