Потому что благодаря Педеру музыка унесла ее за собой.

Он тряхнул головой, и его пробор сбился, губы приоткрылись в тихом смехе. Этот смех, словно котенок, пробрался в ее голову и свернулся там клубком.

Осенью каждый четверг Педер по вечерам помогал Дине вести бухгалтерию и писать письма. Они сидели у секретера в ее покоях.

У Педера был красивый, твердый почерк. Он подходил не только для того, чтобы записывать цифры. Кроме того, Педер говорил не больше, чем следовало. Дине было хорошо в его обществе.

Она как будто не находила ничего странного в том, что Карна под каким-нибудь предлогом тоже приходила к ней по четвергам. Напротив, она говорила:

— Подай нам через час горячий шоколад с печеньем. Ровно в семь!

Таким тоном Дина давала распоряжение горничной, когда у них были гости. Но Карна не обращала на это внимания. Бабушкин тон ничего не значил. В четверг не значил.

— У фрёкен Карны часто бывают припадки? — спросил Педер. Карна только что вышла из комнаты, и Педер открыл счетоводную книгу.

— Случаются. Она страдает эпилепсией.

— Отчего бывает эта болезнь?

— Думаю, этого не знает никто. Но спроси у Вениамина.

— Это опасно?

— Не настолько, чтобы она не могла прийти в себя после припадка. Если, конечно, не ушибется. Но приятного мало. Ты и сам, кажется, убедился в этом в тот раз?

Она положила перед ним расписки. Показала на почтовые отправления, которые казались ей сомнительными. Указала на тенденцию цифр к повышению. С еле заметной усмешкой — пусть это останется между ними.

Конечно, он все понимает.

Имя Вилфреда Олаисена не упоминалось. Да и зачем было упоминать о нем, если все в полном порядке.

— Но может, она больна? Может, нужно что-то сделать, пока не поздно? — спросил Педер.

— Ее смотрел один профессор из Копенгагена и доктор из Берлина. Они ничего не рекомендовали.

Дина взглянула на озабоченное лицо Педера. Потом толкнула его в плечо.