Я уставилась на верстак Эйриса. Мой отец никогда не был в ладах с инструментами — если что-то ломалось, он вызывал мастера. А вот Эйрис любил с ними возиться. Все свободное время он проводил в гараже. Господи, как же он мне нужен! Брат бы подсказал мне, что делать.
— Эхо, пожалуйста, поговори со мной. — Горечь в ее голосе разбивала мне сердце.
— Чья это была идея? — спросила я, хоть и так знала ответ. — Грейс?
Она всегда была за то, чтобы я рассказала о случившемся всей школе.
— Это несправедливо, — выдохнула Лила. — Конечно, Грейс поступила нечестно по отношению к тебе. Она клялась, что весь этот бред с личными отношениями и отношениями на публике закончится, когда ее выберут лидером команды поддержки. Но, Эхо, она хочет того же, чего и мы все — чтобы все вернулось к норме. А пока думают, что ты мазохистка или пыталась совершить самоубийство, ты будешь числиться в изгоях. Может, ситуация с Ноем только к лучшему. Нет худа без добра.
Впервые с момента, как Лила рассказала мне эту новость, я подняла на нее глаза.
— У меня мать слетела с катушек.
— Мы тебя прикроем, — поспешно выпалила подруга. — Люк пообещал, что расскажет друзьям о тех сумасшедших случаях, которые он видел сам, когда вы встречались. Ну, знаешь, чтобы добавить правдоподобности твоей истории. А когда Грейс об этом услышала, то согласилась подтвердить всем, кого мы с ней и Натали видели в больнице — копов. А еще мы слышали, как мистер Эмерсон кричал на твою маму. Грейс очень этого хочет… как и все мы.
— Конечно, безумная мамаша и отсутствие воспоминаний о ночи, когда та пыталась меня убить, куда лучше, чем когда люди считают, что я мазохистка с суицидальными наклонностями.
— Люди будут тебе сочувствовать. Быть жертвой… это все меняет. Вот что пыталась сказать тебе Грейс все это время, — ласково ответила она.
Мое хрупкое терпение сменилось гневом.
— Мне не нужно их сочувствие, и я не хочу, чтобы худшая ночь моей жизни стала темой для обсуждения всей школы. Если я и расскажу когда-нибудь о случившемся, то только после выпуска. Я хочу рассказать правду, а не быть жалкой тупицей, которая ничего не помнит.
Я резко откинулась на сиденье и уставилась в потолок машины.
Я абсолютно ничего не помнила о той ночи. Правду знали лишь мама, папа и Эшли. Но с мамой мне было запрещено общаться, а папа и Эшли верили тому, что говорили врачи: когда мой разум будет готов принять правду, я вспомню все сама.
Плевать. Это же не они мучились бессонницей, пытаясь понять, что случилось. Не они просыпались от собственных криков. Не они задавались вопросом, не сходят ли с ума.