По крайней мере один из мастеров в раздумьях потирает себе шею.

На другой стороне площадки, на внешней стене, не покладая рук трудятся невольники-европейцы, закладывая чудовищную брешь — ночью там случился обвал. Глинобитная стена пропитана водой: песок с известью, судя по всему, изначально плохо обожгли, а дождь придал сооружению губительную неустойчивость. Без сомнения, починка тоже пойдет насмарку, и тогда всех высекут за небрежение. Или еще хуже.

Рабочие истощены и бледны, их лица заострились от голода, одежда разорвана и грязна. Один из них, с густой бородой и запавшими глазами, оглядывает пустынную площадку.

— Кости Господни, от такого холода боров сдохнет.

Его сосед угрюмо кивает:

— Мрачно, как в Гулле зимой.

— В Гулле хоть эль есть.

— Эль — и бабы.

Все вздыхают.

— Мне, после пяти месяцев тут, даже гулльские бабы сгодятся.

— Подумать только, ты же в море ушел, чтобы от баб сбежать!

Смех, вызванный этим замечанием, короток и горек. Первые недели в Марокко невольники, выжившие в зловонных подземельях, куда их, захваченных на купеческих и рыбачьих кораблях от Корка до Корнуолла, заточили эти иноземные бесы, рассказывали друг другу о своей жизни. В них еще теплилась мечта о доме.

Уилл Харви внезапно распрямляется, убирая с лица прилипшие от дождя волосы.

— Очи Христовы, вы только гляньте на это!..

Все оборачиваются. Открывается внутренняя дверь большого дворца, и наружу является хитроумное приспособление, а за ним высокая фигура, которой приходится согнуться почти вдвое, чтобы выйти — потом существо предстает во весь свой преувеличенный рост. На нем алое одеяние, отчасти скрытое шерстяным плащом с золотой каймой. Над головой в тюрбане оно держит круглый кусок ткани на длинной ручке, чтобы укрыться от проливного дождя.

— Это что еще за чертовщина? — спрашивает Харви.

— По-моему, это балдахин, — неуверенно произносит преподобный Эбсли.

— Да не утварь, болван. Тварь, которая ее держит. Смотрите, как выступает — ни дать ни взять ученая испанская лошадка!

Существо осторожно пробирается между лужами. Поверх расшитых каменьями туфель на нем грубые пробковые башмаки, которые жадно засасывает грязь. Рабочие с интересом наблюдают, как оно движется по двору, и вскоре начинают улюлюкать:

— Шут негодный!