– Да и правильно, – продолжал Ах Тонг, сгребая пожелтевшие цветы. – Лучше прыгай по саду, пока сухо.
Взгляд Георгины скользнул вверх. Промытые за ночь облака, которым она радостно махала рукой, едва вскочив с постели, уже слегка подкоптились. Они все тяжелее нависали над островом, и небо, недавно сияющее синевой, наливалось мутно-серым потом.
– Я уж и сам смотрю, как бы успеть управиться. – Ах Тонг вытряхивал последние цветы из зубьев. – Иначе на меня обрушится не только дождь…
Ах Тонг нагнулся к ней, так что через плечо упала его тонкая косица.
– …но и гнев нашей госпожи и повелительницы.
Они заговорщицки переглянулись, и, пока кожистое лицо Ах Тонга расползалось в ухмылке, вдвойне лукавой оттого, что его обнажившиеся зубы росли вкривь и вкось, в горле Георгины булькнул смешок. Зажав рот ладошкой, она метнула быстрый взгляд в сторону дома, белый фасад которого блестел, как внутренность раковины. Ибо от зоркого глаза и навостренного уха жены Ах Тонга и няньки Георгины не ускользало ничего, что делалось в доме и вокруг дома Л’Эспуар, которым Семпака управляла железной метлой и доходчивой руганью.
– Смотри. – Ах Тонг сорвал с куста алый цветок, протянул его Георгине: – Только что распустился. Знаешь, как он называется?
Георгина кивнула:
–
– Очень хорошо. – Ах Тонг обрадованно рассмеялся. – Возьми, это тебе.
Он осторожно положил цветок в подставленную пригоршню Георгины, где цветок едва помещался. Она зачарованно разглядывала пестик, облепленный золотой пыльцой, и чувствовала мягкие прикосновения лепестков.
– Спасибо, – блаженно шепнула она.
Обычно Ах Тонг никогда ничего не срывал в своем ухоженном саду; последний букет он срезал когда-то для мамы.
Погруженная в созерцание цветка, она отвернулась и осторожными шагами пошла в глубину сада.