Ричард пнул ногой входную дверь, и вышел в темноту ночи. Карл раздражал его. Но отделаться от него было пока невозможно. Пока…

— Возможно, ты прав, Карл, я не готов к тому, что ты мне предлагаешь. Я — властолюбив, и это правда. Женщина, которую я держу в своих руках, бесценна для нас. Ты это знаешь, как и то, что она, словно ящик Пандоры, открыв который мы все можем погибнуть.

— Но можем обрести еще большую власть.

— Насколько большую? Что тебе не хватает, Карл?

— Солнечный рассвет. Я не видел его очень давно.

— А ее чувства не счет?

— А ты разве о ее чувствах печешься? — язвительно усмехнулся Карл. — Признайся, сам себе, что тебе плевать на нее. Ты боишься только за себя, за свои интересы. Тяжело опускаться с вершины. Ты не готов именно к падению. Так?

— Да. Наверно, ты знаешь меня лучше, чем я сам, но кое в чем ты ошибаешься. Между нами есть разница. А ты пытаешься сравнивать себя со мной.

Ричард открыл заднюю дверцу машин и аккуратно положил Милу на сиденье. Его взгляд задержался на бледном уставшем лице женщины, длинные черные ресницы трепетали на белых щеках. Какие сны сейчас тревожат ее больной измученный мозг?

— И какая разница? — не отставал Карл. Машина резко тронулась с места, и Анжуйский чуть не ударился головой о лобовое стекло. — Черт, ты это специально сделал?

— Да. — признался Милз совершенно спокойно. — Карл, почему тебе так трудно признать мою власть? Я старше тебя на много столетий. Я заслужил свое господство над нашим родом.

— Ланкастер был королем. Он — аристократ.

— И зверь.

— Не важно. Я был более достоин твоего трона.

— Но не ты сразился с Ланкастером. Не ты убил его.

— И не ты.

— Предлагаешь отдать титул повелителя вампиров смертной женщине? — усмехнулся Милз.

— Ты знаешь, что она — не простая смертная женщина. Ты мог бы обратить ее. Это ее судьба. Зачем ты сопротивляешься? Если не ты, то это сделает другой.

— Уж не ты ли? — рассмеялся Ричард. — Ты не осмелишься. Никто не осмелится. Времена Люцианы канули в лету. И никто не вспоминает их с ностальгией. Это был ад.

— Но кроме тебя его никто не видел. Ты мог и солгать.