Отчего-то на сердце у меня неспокойно, но боюсь я не за себя: меня беспокоит судьба моей дорогой Пейдж – я писал тебе о ней. Эту женщину, как ты знаешь, я встретил здесь и полюбил всем сердцем. Ты наверняка осуждаешь меня: ведь она всего лишь дочь лавочника, – но здесь на такие условности не обращаешь внимания. Когда находишься в трех тысячах миль от дома, когда не знаешь, наступит ли завтра, любовь куда предпочтительнее, чем ощущение одиночества. А мисс Пейдж сделала меня счастливым: наконец согласилась выйти за меня замуж. Надеюсь, брат, ты поймешь меня: придет время, ты с ней познакомишься и полюбишь ее, как полюбил я.

В эти последние минуты перед боевой операцией на всякий случай прошу тебя исполнить мою единственную – возможно, последнюю – просьбу. Если со мной что-то случится – пусть не сегодня, – прояви милосердие и доброту к моему ангелу, моей Джульет: она для меня – все. Надеюсь, ты позаботишься о ней, если вдруг я не смогу сам. Эта мысль согревает мне сердце.

Все. Пора. Наши уже собрались внизу и готовы отправиться в путь.

Спаси и сохрани Господь тебя, мой дорогой брат, а также Гаррета, Эндрю и милую Нериссу.

Вечерело. Строки расплывались перед глазами, и Люсьен де Монфор, опустив руку с письмом, взглянул в окно. Белые известковые холмы в свете догорающего дня стояли словно часовые. На западе небо еще сохраняло розовый отсвет заката, но и он скоро исчезнет. Люсьен ненавидел это время суток: в первый час после заката солнца будто оживают призраки прошлого, а события минувших дней обретают такую отчетливость, словно происходили не далее как вчера. Но воспоминания так и остаются воспоминаниями, а вот это письмо – реальность, причем самая что ни на есть объективная.