Я была не в силах сказать ни слова, не в силах шевельнуться. Меня будто парализовало, ноги прилипли к полу. Кертис поднимался по лестнице, и я не знала, куда идти. На шее по-прежнему висел бинокль, достаточно тяжелый, чтобы ударить, не напрягая сил. Я сжала его в руке, ощутила, какой он тяжелый. Какой увесистый.

– Кертис Браун.

Я почти не узнала голос мамы. Это были ее первые слова за очень-очень долгое время.

Кертис продолжал подниматься, будто ничего не слышал, я крепко сжимала бинокль. Услышав громкий щелчок затвора, он замер. Я знала, что отец хранит в тумбочке пистолет, потому что в последние месяцы участились грабежи. Но мне бы и в голову не пришло, что мама знает, где он. Или как с ним обращаться.

– Кертис Браун, – повторила она. Голос был хриплым, скрипучим оттого, что она слишком долго молчала, но таким знакомым.

Он повернулся к ней.

– Так, миссис Прескотт. Вам нельзя трогать оружие. Вы можете себе навредить, а мы ведь этого не хотим, верно? – Он побрел к ней неторопливой походкой. – Лучше отдайте пистолет мне, а сами идите спать, пока я закончу свои дела с вашей дочерью.

Он сделал еще шаг, мама вскинула пистолет и прицелилась.

– Стой, а не то выстрелю. – Ее голос был так слаб, что слова казались шуткой.

Откинув назад голову, он расхохотался, сделал еще шаг – теперь ему достаточно было лишь дотянуться и взять пистолет.

– Отдайте его мне, миссис Прескотт, и мы продолжим заниматься своими делами.

Она шагнула назад, давая ему пройти к двери. Он посмотрел туда, и на секунду мне показалось, что он сейчас уйдет, исчезнет в темноте, и больше мы никогда его не увидим.

Но он не ушел. Он шагнул к маме, и ночь взорвалась огнем и порохом. Кертис рухнул, как марионетка, которой оборвали ниточки, по сосновому полу медленно расползлась темная лужа. Пистолет выпал из маминой руки и шлепнулся возле головы Кертиса. Мама стояла очень тихо и не смотрела на него. Я знала, нужно включить свет и убедиться, что он мертв, но, пока она стояла там, я была не в силах этого сделать. Вспомнила о Томе, о его любви ко мне, и это придало сил. Я поняла, как быть дальше.

Я уложила маму в кровать, дала ей снотворного, которое прописал доктор Маккензи. Вернулась к Кертису, включила свет. На нем была униформа, но все знаки срезаны. По-видимому, решив уйти из армии, он решил от них избавиться, будучи слишком практичен, чтобы вернуть назад одежду, которую мог носить.

Пуля пробила грудь, рана зияла, как мишень, и я ощутила странное разочарование оттого, что он погиб почти мгновенно. Мне казалось, он должен заплатить бо́льшую цену за все, что сделал со мной и моей семьей. Его глаза были открыты и удивленно вытаращены, кровь стекала по спине, чертила дорожки на коврике.