Особая неприятность таилась в том, что руки оттягивали две сумки с продуктами. И тащить их надо было на шестой этаж.

— Блин! — тихо сказал он и замер, так как слово вдруг дробно и предательски рассыпалось по этажам и как будто постучалось в каждую дверь. Леня непроизвольно втянул голову в плечи и скривился. Слова всегда ему изменяли, вызывая совсем не ту реакцию, какую ему бы хотелось вызвать в людях. Леня искренно удивлялся, почему окружающие всё всегда понимали не так. Несколько лет ему понадобилось на то, чтобы отучить себя рассказывать анекдоты или какие-то забавные истории, потому что почти всегда это было невпопад или производило гнетущее впечатление. Этого феномена он не понимал.

Леня вздохнул, подхватил сумки и поплелся вверх, страшно потея под свитером и курткой. На четвертом этаже он сделал остановку и, театрально жалея себя, приложил пухлую потную руку к сердцу, гулко стучавшему в грудную клетку. Обязанность единственного сына казалась ему сейчас особенно утомительной. Раз в две недели Леня привозил родителям продукты, и лифт работал обычно через два приезда на третий.

К шестому этажу он захотел умереть у родительского порога. Или потерять сознание на худой конец.

Отдышавшись, Леня поставил у входной двери сумки и вытащил из кармана ключи. Отпер один замок, второй, третий… Мать явно слышит его возню, но даже не подумает встретить в прихожей. Как всегда…

За двойной дверью таилась бархатистая теплая мгла большого пространства, занятого лишь массивной рогатой вешалкой со стойкой для зонтиков, старым трюмо, небольшим креслом, ковром, старинной китайской вазой, весьма ценной, на высоком и не предназначенном ни для чего другого фигурном столике. Нашарив рукой выключатель, Леня оживил бра у трюмо. Сколько себя помнил, ему алкалось повытащить из его тусклого колпака хрустальные капли-висюльки, походившие на бриллианты особо впечатляющих каратов. Все до единой. И сложить в свою драгоценную жестяную коробку из-под печенья «Москва».

Кряхтя и елозя задом по стене, он стащил с себя сапоги. Ему даже не пришло в голову сесть в кресло, чтобы было удобнее. Многие вещи на пространствах родительского дома играли странные роли, неестественные в других домах, но вполне естественные здесь, в этом ирреально упорядоченном мире тишины, тайны и полумрака. Всю Ленину жизнь здесь всегда было жарко, пахло бумагами и слегка кофейными зернами, которые мать неизменно молола на старинной ручной мельнице ровно в полдень.

Свою куртку он с подчеркнутой осторожностью и аккуратностью повесил на рогатую вешалку рядом с пальто отца и слегка облезлой шубкой матери. Вязаную шапочку сунул в рукав куртки и еще раз пригладил ее. Она не должна была топорщиться. Это важно. В небольшом обувном ящике под вешалкой нашарил домашние туфли. Его собственные. Навсегда.