После ужина мужчины выходят на выложенную кирпичом террасу, чтобы выкурить кубинские сигары, а женщины убираются. Может быть, это старомодно, но так было всегда. Мы с Алисией загружаем посудомоечную машину, а затем вручную моем более крупную посуду. Она рассказывает о восьмом классе и своих друзьях, а я передаю ей кастрюли и сковородки, чтобы она их вытирала.
– Поверить не могу, что вы с Нико больше не вместе, – ноет она. – Мне так грустно.
– Я знаю, милая, но не всегда все получается так, как хотелось бы, – уныло говорю я. – Принесешь со стола ту огромную салатницу? Кажется, нам осталось помыть только ее.
Когда Алисия убегает, ко мне подходит Дора.
– Николас рассказал мне, что наделал, – тихо говорит она. – Знай, Деми, я очень в нем разочарована. Я не так его воспитывала.
Я гляжу в ее печальные глаза.
– Я удивлена, что он рассказал вам правду, а не попытался выставить себя жертвой.
Она фыркает.
– Этот мальчик не умеет лгать своей маме, ты же знаешь.
Это правда. Нико – полностью маменькин сынок. К тому же кубинские женщины пугающе проницательны: они могут читать мысли. Если бы он попытался солгать, то Дора поняла бы это сразу.
– Ему же хуже, Деми. Я правда так считаю, хоть он и мой сын. И ты же знаешь, что всегда будешь для нас как дочь, несмотря ни на что.
– Я знаю. – Я тепло ее обнимаю и впервые за весь вечер чувствую волну тоски, которую не почувствовала с Нико. Я люблю его родителей, и из-за этого чувствую искреннюю грусть, напоминающую, что теперь все будет по-другому, потому что мы с Нико больше не вместе.
Но все меняется. Отношения развиваются. В твоей жизни могут оставаться одни и те же люди, которых ты знал годами, только однажды они начинают играть другую роль.
Я сглатываю слезы, отворачиваясь к крану, и вытираю руки.
Десерт подается в гостиной, где Алисия уговаривает всех поиграть в настольную игру.
– У меня есть новая, она называется «Зомби!», – восклицает она, и я взрываюсь смехом.
– О, я ее знаю, – сообщаю я тринадцатилетней девочке. – Я много раз играла в нее у друга. В последний раз он меня убил.
Она ахает.
– Тебя принесли в жертву!
– Да.