Что-то в его манере держаться затронуло тайные струны моей души. Будто Эйден пытался сказать мне нечто такое, что я не могла уловить.

– Ты говорил только о том, как тебе нравилось играть в лакросс, вот и все…

Я прекрасно помнила, что по каким-то причинам ни один человек не отваживался спросить Эйдена, почему он не играет в популярный в Канаде хоккей, а выбрал преимущественно американский вид спорта.

Эйден оперся о комод.

– Когда я был маленьким, дед отдал меня в хоккей. Я играл несколько сезонов, но мне не понравилось. Разве ты не знала этого?

Я покачала головой.

– В десятом классе школьный тренер пытался привлечь меня в команду. Я уже был за метр восемьдесят ростом и весил около девяноста килограммов. Но я сказал, что хоккей не вызывает у меня интереса.

Хоть я и понимала, что между хоккеем и футболом разница огромная, но все еще не могла уловить, что он имеет в виду.

– Что тебе не нравилось в хоккее?

– Все просто. Отец лупил меня, по крайней мере раз в неделю, пока я не вырос. В жизни мне не раз приходилось драться. Я могу избить кого-то за дело, но не во время игры.

Я всегда старалась не слишком жалеть себя за то, каким выдалось мое детство. За то, что меня не очень любила мама. За то, что отец, кто бы он ни был, никогда даже не пытался встретиться со мной. Хоть я и не отличалась истеричностью, как мои сестры, у меня был буйный нрав. Я легко впадала в ярость. Но научилась справляться с этим. Очень рано решила, что не дам эмоциям брать верх над собой.

Я хотела стать лучше. Хотела стать хорошим человеком. Хотела стать кем-то – не обязательно великим или важным, – но человеком, с которым я могла бы жить.

Мой младший брат не брал в рот ни капли. Потому что у нашей матери были проблемы с алкоголем. Хоть он и был младше меня на четыре года и меньше времени провел в дерьме под названием «наша семья», но все же помнил достаточно. Это был его выбор… Но я не хотела избегать спиртного из-за боязни спиться. Я не хотела попасть под власть этого страха. Хотела доказать самой себе, что алкоголь не способен разрушить жизнь, если не позволять ему делать это.

Жизнь – это выбор. Ты сам решаешь, что делать с тем, что тебе дано. И я не собиралась становиться стервой. Я хотела быть зрелой личностью, которая знает свои пределы. Я могу быть хорошим человеком. Может, не всегда, но в большинстве случаев.

Поэтому слова Эйдена о том, что долбанутый папаша регулярно избивал его, проникли в самое незащищенное, самое чувствительное место моего существа, которое находилось глубже, чем сердце. Я знала, что значит отчаянно пытаться не рухнуть в ту яму, которая была вырыта для тебя еще до рождения и которую ты не в силах засы́пать. В глазах защипало…