Коннор выкарабкался из-под стола и, пошатываясь, выпрямился, в ушах его звенело от выстрелов, белая пыль кружилась в свете лампы.

Идти было трудно. Видимо, он что-то повредил в броске на пол, растянул мышцу, перенапряг спину. Но это не имело значения.

Не имело значения ничто, кроме Карен — не Карен — Эрики.

Теперь это Эрика. Эрика, которая, хоть не шевелилась, не издавала ни звука, должна быть живой.

Вторая пуля могла срикошетить от кости. Могла…

Но это было бы вопиющей несправедливостью. Не может быть в мире столько бессмысленного зла, столько ненужных утрат и страданий.

Коннор цеплялся за эту веру, пока шел, пошатываясь, с револьвером в руке.

Они лежали вместе, Роберт и Эрика, тела их были неподвижно сплетены перед известняковым образованием, похожим на гигантский трон.

А на полу была кровь, расширяющееся озерцо крови.

Крови Роберта. Или то кровь и Эрики?

Ему внезапно вспомнилась окровавленная Карен, и он ощутил ее теплую, безжизненную руку.

Коннор достиг места, где они лежали, и опустил взгляд.

Облегчение и страх нахлынули на него единой волной.

Глаза Эрики были закрыты, лицо искажено болью.

Она была жива — но мучилась.

Коннор с содроганием опустился подле нее на колени.

— Ты ранена? Эрика, ты ранена?

Глаза ее открылись, и он увидел слезы.

— Нет, Бен. Не ранена. Физически — нет.