— Я знаю. Но полагал, что будет лучше, если он погрузится в работу.
Я издала короткий смешок.
— Осмелюсь выдвинуть предположение, которое тебя ужаснет, — сказала я. — Он не может работать здесь, где все напоминает ему об утрате. Он должен немедленно уехать домой.
— Но что он там будет делать? Только оплакивать жену? Работа поможет ему пережить горе.
— Тибальт, ты представляешь себе, как Эван любил свою жену?
— Я знаю, что он был очень привязан к ней.
— Мне кажется, тебе очень сложно понять, какие чувства испытывал Эван к Теодосии.
Тибальт бросил на меня странный взгляд.
— Да, — продолжала я резко, — я знаю, что тебе трудно это понять. А
— А что, дома их нет?
— Там они другие. Здесь он постоянно думает о том, каково ей было здесь. Обо всех ее страхах. Она ведь все время мечтала уехать домой. Он упрекает себя. Он на грани нервного срыва. Если бы ты видел его лицо, когда ее подняли из ямы… а потом у ее постели, когда она умирала…
Голос мой сорвался; Тибальт нежно похлопал меня по плечу. Я посмотрела на него и сердито подумала: «Он вычисляет, кто может занять место Эвана, если тот слишком расстроен, чтобы продолжать работу».
— Дело не в археологии. А в человеческой порядочности, доброте. Я должна позаботиться об Эване… если больше некому.
— Конечно же, мы должны сделать, как лучше…
— Да, я знаю, что нужно продолжать работу. Что бы ни случилось, это важно. Я знаю. Но Эван в своем нынешнем состоянии тебе ничем не может быть полезен. Я собираюсь написать моим тетушкам и рассказать, что произошло. Спрошу, не сможет ли Эван приехать в Радужный, не смогут ли они позаботиться о нем и сделать так, чтобы он снова захотел жить.
Тибальт ничего не ответил, я отвернулась и сказала:
— Я напишу тетушкам. Что бы ты ни сказал, я попрошу их приютить Эвана.
Тибальт в изумлении смотрел на меня, но ничего не сказал. Я сразу села за письмо.