Я выхватил лист из ее рук и прочел место, на которое она показала пальцем.

«Laburnum Cytisus[11] характерен для юга Европы. Все виды растения размножаются семенами, многие — отводкой и черенками. При первом виде размножения семена высеваются в грядки. Весной, как правило в марте, саженцы высаживают в питомник, где они остаются до тех пор, пока не достигают соответствующего размера, после чего их высаживают в отведенное для них место».

Внизу указывался источник сведений: «Новый ботанический сад». Отпечатано для Джона Стокдейла и Компании Т. Бауслеем; Болт-Корт, Флит-стрит, 1812.

— Здесь нет ни слова про яд, — сказала Луиза.

Я продолжал обыскивать бюро. Я нашел письмо из банка и, узнав почерк мистера Куча, небрежно развернул его.

«Милостивая государыня,

мы чрезвычайно признательны за то, что Вы вернули коллекцию драгоценностей семейства Эшли, каковая, согласно Вашим указаниям и поскольку Вы вскоре покидаете Англию, будет храниться у нас до тех пор, пока Ваш наследник, мистер Филипп Эшли, не вступит во владение ею.

Искренне Ваш

Герберт Куч».

Я вложил письмо в конверт, чувствуя, что внезапная боль сжимает мне сердце. Как ни велико влияние Райнальди, но этот последний поступок — ее чувства, ее порыв.

Кроме письма от мистера Куча, в бюро не было ничего существенного. Я внимательно обыскал каждый ящик, обшарил все отделения для писем. Либо она уничтожила письмо, либо носила его при себе. Озадаченный и расстроенный, я снова повернулся к Луизе.

— Его здесь нет, — сказал я.

— Ты смотрел в бюваре? — с некоторым сомнением спросила она.

Я, как дурак, положил бювар на стул, полагая, что тайное письмо не может быть спрятано на самом видном месте. Я взял бювар в руки, раскрыл, и из листов чистой бумаги выпал конверт из Плимута. Письмо все еще лежало внутри. Я вынул его и передал Луизе.

— Вот оно, — сказал я, — посмотри, можешь ли ты расшифровать его.

Она взглянула на бумагу и вернула ее мне.

— Оно не на итальянском, — сказала она. — Читай сам.

Я прочел письмо. В нем было всего несколько строчек. Как я и ожидал, Райнальди обошелся без формальностей, но не так, как мне это представлялось. Он писал в одиннадцать вечера, письмо было без начала.