Улица была мокрой, скользкой и неопрятной. Ничто не радовало глаз – казалось, отовсюду сквозит унынием, заброшенностью города, который никому не нужен. Дождь моросил, не усиливаясь, но и не стихая, под ногами хлюпало, от машин летели мутные брызги.

Как только погода становится дождливой, сразу видишь, что грязь здесь копилась веками, – подумал Андрей Федорович, уворачиваясь от велосипедиста в мокрой черной накидке, похожего на ангела смерти, спланировавшего с небес. – Равно как и привычка не перечить судьбе – про нее вспоминают тут же, лишь только выдастся тоскливый повод…

В тоскливых поводах у города не было недостатка, но он еще стоял, не желая умирать – хоть новостройки тут и там сползали в овраги, будто земля не принимала новых зданий. Старые жилища, которым было больше века, разрушались от ветхости и уходили в почву, но их участь давно уже никого не волновала. В ней было все то же: пьяная бедность, детство в грязных углах, вонь помоек под открытым небом и бездомные псы. И везде – маски вместо лиц, если как следует присмотреться. Что и неудивительно: в их буднях – лишь борьба с унижением, стригущим под одну гребенку. И нет иллюзий, чтобы отбиться от подозрения, что смерть – это скоро и навсегда.

В нижней части улицы Астахов замедлил шаг – это место он любил больше всего. Желтые купеческие дома выстроились тут в тесный ряд, машин было мало, движение и суета остались в безликом центре. Оглядываясь по сторонам, он ждал, что в душе откликнется что-то, но, быть может из-за дождя, внутри копились лишь раздражение и досада. Андрей вновь ощутил, на удивление остро, что провинция способна осточертеть за несколько недель, не говоря уже о годах, которые он намеревался здесь провести.

В этом городе нет места большим страстям, – думал он с горечью, вновь припоминая разлуку с Анной. – Амплитуда эмоций невелика, они рябят мелкой волной – и то лишь когда сверкают на солнце. В них тянет засмотреться, как в начищенную медь, но там лишь твое собственное отражение, и тускнеет оно быстрее, чем можешь себе представить. А кругом все происходит по-прежнему – твои усилия уходят в песок. Твои стремления, твои таланты – их вовсе некому оценить…

«Нужно признать, – пробормотал он хмуро, – то, что я принимал за погрешность эксперимента, есть, быть может, истинная суть явления. Из чего следует, что явления, собственно, нет – так, безделица, не стоящая взгляда. Во всем виновата теория: она слепа. Теоретикам вообще легче, и женщины их любят больше. У них чистые руки и вдохновенное лицо. Пора переквалифицироваться – хорошо бы, навсегда».