белое. Простая хлопковая рубашка, почти прозрачная. И мой отец сидит в передней части

церкви, вместо гроба. И вместо того, чтобы сидеть в сияющем солнечном свете, он сидит

в тени.

Мой пульс ускоряется, потому что это первый раз, когда кто-либо из моих

родителей появляется во сне. Так приятно видеть лицо моего отца. Я мчусь по проходу к

нему, но мои ноги двигаются очень медленно. Это так расстраивает, потому что я хочу

бежать, а ноги просто не слушаются. Но, в конце концов, я добираюсь до него.

Я стою перед ним и просто смотрю. Он одет в свою любимую полинявшую

зеленую фланелевую рубашку и рваные голубые джинсы, те, в которых он привык

работать во дворе.

Он улыбается.

— Привет, арахис.

— Привет, папа, — выжимаю я из себя. У меня комок в горле, поэтому я не могу

глотать. — Так приятно видеть тебя.

Он улыбается той же улыбкой, что я видела миллион раз на протяжении многих

лет, и вытягивает руки. Я бросаюсь в них. Папа пахнет так же, как Old Spice и мята. Я

вдыхаю и плачу, крепко его обнимая.

Но через несколько минут он отстраняется.

Я смотрю на него, на крупные руки, которые держали меня тысячу раз, которые

купали мою собаку, толкали мой велосипед и били мою мать. Я задыхаюсь и смотрю ему