— Гера, так сколько возьмёшь за свой портал?

— Тём, а ты хоть знаешь, что такое самиздат в принципе? — Дьячков, любивший щегольнуть знаниями из 'Википедии', поиграл бровями и приготовился прочитать мне небольшую лекцию.

— Ну — у, — я побарабанил пальцами по пластиковому покрытию стола, — если процитировать гениальных придурков из 'Лукморья', то весь современный самиздат — это несколько сайтов, на которых собираются писатели, отринутые издательствами в виду того, что их 'прозы' не поддаются ни осмыслению, ни логике, ни элементарной переработке. Если же тебя интересуют голые факты, то само определение 'самиздат' возникло в сороковые годы, когда советская цензура запретила печататься поэту Николаю Глазкову. И тот стал издавать по три — четыре книги своих стихов за свой счёт и дарить их друзьям. Пародируя название советских издательств, таких, как 'Воениздат', 'Профиздат', 'Госиздат', Глазков указывал на обложке своих книг 'Само — издат'. Как‑то так.

— Подготовился? — хмыкнул Герман и пнул пальцем запеченный ободок хрустящей тарталетки.

— Естественно.

Впрочем, мой ответ Герману и не требовался. Он хотел набить цену на свой портал — я хотел снизить стоимость своей покупки.

— А как ты собираешься раскручивать мой ресурс? — Герман поднял на меня большие, трогательные, обрамлённые длинными золотистыми ресницами глаза, и я вдруг подумал, что у Дьячкова тоже есть особый дар — способность залезать мне на шею.

Я не успел ответить, когда перед нами, по — модельному покачивая бёдрами, затянутыми в узкие джинсы, прошла потрясающая блондинка лет двадцати — двадцати пяти. У неё были изумительные лицо, волосы и фигура — лучшие, что я когда‑либо видел. Я откинулся в кресле и прищурился, задавая себе вопрос, что скрывается за этой сокрушительной внешностью. Я точно знал, что есть женщины, которых ненавидят за их красоту, глупость и доброту — и есть женщины, которых любят за их ум и стервозность. К какой породе принадлежало это золотоволосое существо, сходу сказать было трудно. Пока я разглядывал блондинку, пытаясь её 'прочитать', девица одарила меня надменным и неприязненным взглядом прозрачных светло — зелёных глаз. Небрежно поправила ремешок модной сумки, свисавший с её плеча, и, продолжая что‑то бормотать в мобильный, завернула за угол парфюмерного отдела, где и остановилась.

'Ясно… По сучьей шкале Артёма Соболева, десять из десяти. Абсолютная стерва. Точка.'

Я повернулся к Герману, который, как оказалось, тоже рассматривал блондинку.

— Гера, — позвал я.

— А? — Дьячков неохотно повернулся ко мне.