Вот только там, должно быть, какой-то секретный механизм, или я слишком дрожу, но ничего не выходит. Мне не удается расстегнуть даже две, и так стыдно-стыдно. Наконец, сдаюсь, просто хватаюсь за плечи Картера, тяну его к себе, а он, не будучи несговорчивым, расправляется с мешающим предметом одежды сам. Его тело над моим, и это так привычно, комфортно, знакомо и спокойно. Я никогда этого не понимала, но мы действительно жили в современной интерпретации сказки о красавице и чудовище. Здесь, в этом доме, в этой Сиднейской Вселенной мне угрожал только он, а ото всего остального защищал. Это не полноценная поддержка, и нормального в подобных отношениях тоже мало, но чувство защищенности внутри знакомых стен я пронесла сквозь целых восемь лет. Нигде больше себя так не чувствовала, и, видимо, не авансом называю город, в котором теперь живу, домом.

Скольжу ладонями в волосы Шона, притягивая его лицо ближе, заставляю губы соприкоснуться. Он, вроде, не мешает, но и поощрения я не замечаю. К черту, уж кого я могла соблазнить всегда и при любом раскладе, так это его! Фигушки отвертится! Но, видимо, он и не собирается, потому что срывается как пробка от шампанского, которое здорово встряхнули.

Стоило бы испугаться, но, кажется, даже это слишком осознанное действие. В итоге, я просто впиваюсь в его тело и, отчего-то, раз за разом повторяю, что мне мало. Я не понимаю, откуда приходит эта мысль. Я даже не понимаю, чего именно недостает, просто повторяю эти слова, точно мантру. Мало, мне мало… Кожей к коже, так, что ни миллиметра между нами, но все равно не хватает?

Картер тоже не уточняет значения этих слов, то ли интерпретирует их по-своему, то ли, как обычно, игнорирует. Его не сложно понять, навряд ли ему сейчас до слов. Я видела, как он оцарапался рукой о тумбочку, и теперь по ней течет кровь, но не обратил внимание, пока я ее не слизнула. Но даже такое жадное и интимное действие не помогает избавиться от чувства опустошенности, которое мной владеет.

— Мне нужно больше, — шепчу я, изворачиваясь, пока Шон пытается поцеловать мои губы.

— Что? Ты можешь объяснить что? — спрашивает он.

— Нет, — жалобно всхлипываю я.

Знаю, что Картер считает это женскими закидонами, но мне плевать. Спустя столько лет он все равно навряд ли станет искать во мне закованное в броню сердце или железную волю.

Перекрасить волосы — для меня уже поступок, достойный звания героя. И, думаю, Шон это понимает, иначе не стал бы уделять этому столько внимания. Хотя… есть у меня на сей счет догадка: в ту самую первую нашу ночь, я тоже была не блондинкой. Может, для него мой цвет волос — символ?