После Баствик пришла очередь Ледо, потом Хастингса.

— У меня не вышло. Я хотела позвонить Доусону и отпроситься, сказавшись больной, но захотелось увидеть тебя тем вечером, у Хастингса. Хотелось понять, разочарована ли ты мной. И что я слышу? Ты говорила Пибоди неприятные вещи обо мне. И с экрана говорила гадости. Это меня обидело. Почему никто не замечает моих чувств?

— Твои мать с сестрой.

Она отвернулась.

— Не хочу о них говорить.

— Как хочешь. Просто я подумала, недоросли, убившие их, легко отделались.

— Потому что правосудия не существует. «Какое еще правосудие?! — кричал мой отец. — Нет никакого правосудия!» Как он рыдал! А еще он говорил: зато они умерли вместе. В конце они обрели друг друга и навсегда останутся вместе. Вдвоем. Меня они взять с собой не захотели. Я была ловкой! А красавицей, умницей, милашкой была моя сестра. Поэтому она ушла с матерью, а мне пришлось остаться.

— Ты выжила, — поправила ее Ева. Лотти скривила рот.

— Я получила остатки, как всегда. Мне осталась ответственность. Отец меня даже не видел. Меня никто не видел. Будь хорошей, Лотти. Веди себя хорошо, Лотти. Старательно учись, Лотти. Я всегда слушалась. Но никто не обращал внимания. Я могла бы пойти в копы, но он сказал: нет, ты слишком умная, стань ученой, будь хорошей. Я так и сделала, и что? Я все делала правильно, и что произошло?

— Что произошло, Лотти?

— Я делала все, что он хотел, а он снова женился! Ее дочь теперь красавица и умница. А меня они в упор не видели.

— Неуважительно с его стороны.

— Да, неуважительно. И неправильно. «Ах, Лотти, я десять лет прожил один…» — с отвращением передразнила она отца. — Так мне и сказал. Притом что я всегда была рядом. Как он мог быть один, когда рядом была я? Потом заболела моя бабушка, и началось: «Позаботься о ней, Лотти». Я заботилась — пять лет. А она все равно умерла. Взяла и умерла после пяти лет моих забот. Правда, оставила мне много денег, чтобы я смогла переехать в Нью-Йорк, учиться и тренироваться. И тут я увидела на экране тебя. Ты говорила о мертвых шлюхах — уважительно, но о шлюхах! Это было отвратительно. Но ты все равно добивалась для них справедливого суда. Можно мне баночку пепси? Ты тоже хлебни. — Она снова улыбнулась, ее глаза засияли. — Будем пить и беседовать.

— Конечно. — Ева встала. — Даллас, ухожу с допроса.

Прежде чем подойти к автомату, она остановилась передохнуть.

— Я принесу, — вызвался Рорк.

— Спасибо. Надо мной автомат посмеется, хотя я в таком настроении, что что-нибудь из него обязательно выколотила бы. Господи, Мира права: она совершенно свихнутая. Больная эгоистичная сучка. Мать погибла, сестра тоже, отец в трауре, но, наверное, делал все, что мог. А ей всего мало. Мозги на месте, руки тоже, но она вбила себе в башку, что никому не нужна, вместо того чтобы стать значительной в своих собственных глазах.