— И домой заберет.
Юля понимала, что бабушка темнит, ей и самой хотелось плакать, но детская вера в доброе и светлое сдерживала слезы. Она не могла не верить, что папа вернется. А если он еще и маму обратно приведет.
— Заберет. Обязательно заберет… Ты пока дома побудь, а мне сходить надо…
— Куда сходить?
— Надо. — Бабушка беспомощно махнула рукой на дверь.
Она ушла, закрыв Юлю на ключ. Вернулась она поздно вечером. И спать Юлю уложила. Она гладила девочку по волосам, а из ее глаз катились слезы.
— Папа обязательно вернется, — приговаривала она. — Обязательно вернется.
Утром она ушла снова, после обеда вернулась, собрала вещи и сказала, что им нужно уезжать в деревню.
— А как же папа? — возмутилась Юля.
— Он уже нашел маму, — едва сдерживая слезы, сказала бабушка.
— Они что, в деревню собираются вернуться?
— Нет, папа остался с мамой… Он пока что не может вернуться. А если вернутся, то в деревню. И тебя оттуда заберут.
— Ты не врешь?
Бабушка мотнула головой, закрыв глаза. И Юле стало стыдно. Бабушка никогда не обманывала, и как она могла задать ей такой глупый вопрос?
* * *
Автобус ехал по тряской дороге, пыль врывалась в салон через щели в полу, через открытые окна. А еще водитель нещадно дымил сигаретой. У Юли слезились глаза, чесалось в носу, она чихала.
Сидящая сбоку через проход женщина в клетчатом платке долго и с насмешкой смотрела на нее. На коленях у нее стояла корзина, и сидящий в ней гусь также смотрел на Юлю. Устало смотрел, грустно. А пухлая девчонка с широким и будто подрубленным снизу носом щелкала семечки, выплевывая в окно. На пыль, которая лезла в это окно, она не обращала ни малейшего внимания. И Юлей она нисколько не интересовалась, хотя была примерно одного с ней возраста — тринадцать-четырнадцать лет. Хотя, надо сказать, выглядела она не в пример старше.
— Сразу видно, городская фифа! — фыркнула деревенская женщина с гусем.
— Где фифа? — всколыхнулась пухлая девчонка.
Лицо у нее широкое, щекастое, а глазки маленькие, как бусинки, рот тоже маленький, губы тонкие и в налипшей кожуре от семечек.