– Дальше не надо за мной идти. Потом приходите, летом.

Лоси остановились. Лосенок, вскидывая тонюсенькие ножки, подбежал к Ксюхе, она обняла его за шею и сказала: – Костик маленький… Не бойся, никто тебя не убьет.

Лосенок коротко вскрикнул, запрыгал вокруги Ксюхи, сохач поднял украшенную чудовищной величины рогами голову и заревел. Все трое повернулись и двинулись, обламывая сухие ветви и шурша листвою. После ухода лосей, вновь оставшись в одиночестве, Ксюха прошла еще только час или два. Прекрасный смешанный лес ненадолго уступил место темному сырому ельнику, а вскоре – сухим розовым глухово-колпаковским соснам. Далеко-далеко за верхушками елей уже виделась черная, когда-то бывшая золотою макушка колокольни.

Ксюха вышла на заросший метровой травою холм, перешла через сдвоенный овраг, из-за разительного сходства форм зовущийся у них в деревне Борисовой пиською, и начала спускаться вниз, в Кутье-Борисово, оставив позади, на холме, валяющиеся в траве черные трубы, ну, точно такие, какую отрыли при похоронах. Трубы валялись там без всякого видимого порядка, некоторые оказались разрезанными. Ксюха не обратила на них никакого внимания.

Когда-то между сдвоенным оврагом под холмом и деревнею помещался монастырь, называвшийся в округе Кутьим, а официально – Высокоборисовским Богоявленским женским монастырем. Ксюха помнила рассказы из далекого своего детства, что когда-то – это Ксюхе рассказывала бабушка, вдруг исчезнувшая из ее, Kсюхиной жизни, а бабушке, по всему вероятию, сама видела Игуменью монастыря Преподобную Екатерину, когда по большим церковным праздникам в монастырь допускались верующие или когда на Великий Праздник Богоявления – а монастырь-то назывался Богоявленский, значит, Крещенье было еще и монастырским праздником – все монахини во главе с Игуменьей в белых своих одеждах окунались, осенив себя крестом, в прорубленную в Нянге прорубь. А Игуменья Екатерина, рассказывала Ксюхе бабушка, по слухам, происходила не из простых крестьянок, но в монастыре начинала с послушницы, и в послушницах якобы носила имя Мария, а, принявши сан, приняла вместе с ним и новое монашеское имя – Екатерина. Так вот знала Ксюха, что благословение Преподобной Екатерины приносило счастье и здоровых детей молодоженам, и когда Екатерина выходила к верующим – редко, очень редко, – то выстраивалась к ней очередь молодоженов…

И что-то с памятью у Ксюхи стало теперь, в родном селе.

В разрушенном монастыре когда-то помещался Глухово-Колпаковский детский дом, где и жила до восемнадцатого своего года Ксюха. Сюда свозили сирот со всей области. По разрушенным камням монастыря, под облупленными и истертыми фресками бегали стайки детей, и невинные, и страшные в непосредственной детской своей извращенности вели игры, но сейчас, спустившись с холма и подойдя к месту своей юности, к месту, в котором Ксюха провела почти двенадцать лет, она вдруг ничего не вспомнила, не испытала никаких чувств. Монастырь оказался совершенно пуст, в лишенных рам окнах свистел ветер. Ксюха постояла, не заходя внутрь, хотя прежде собиралась поселиться в бывшей своей комнате на втором этаже шестого корпуса – в одной из бывших монастырских келейных. Ксюха, значит, молча постояла у разрушенного своего дома – настолько разрушенного, что здесь, казалось, прокатилась с артобстрелами и тяжелыми боями война, потом вдруг низко поклонилась, хотела перекреститься на крест над куполом, но крест отсутствовал. Тогда Ксюха сунула руку за пазуху, и там, между огромными ee грудями, нашелся маленький золотой крестик, которого прежде у Ксюхи и в заводе не было. Ксюха совершено не удивилась, приложилась к нему толстыми своими губами, перекрестилась на него и сунула обратно, между сиськами.