Гизела опустила руку; ей показалось, что она услышала стон.

– Ты только посмотри на него!

– Я и смотрю! И вижу воплощение зла! Нет в нашем мире существа чудовищнее! – с горечью выпалила Руна.

Гизела не стала ей возражать, хотя по ее мнению Таурин был ничуть не лучше Тира.

– Может, и так, – согласилась она. – И все же…

Ей не приходили в голову слова, которыми можно было бы переубедить Руну, но в то же время она не могла побороть нараставшее в ней желание причинить Тиру боль, наказать его за все прегрешения. Желание отомстить чуть было не пересилило в ней отвращение к насилию. И все же Гизела сдержалась.

– Diligite inimicos uestros, bene facite his, qui vos oderunt; benedicite male dicentibus vobis, orate pro calumniantibus vos. Любите врагов ваших, благотворите ненавидящим вас, благословляйте проклинающих вас и молитесь за обижающих вас.[15] – Если бы Гизела произнесла слова молитвы только на родном языке, она не поверила бы в них, но на латыни они звучали торжественно, прославляя завет, который был важнее ненависти и мести.

– Что ты говоришь?! – набросилась на нее Руна.

– Я говорю о милости Божьей, о милосердии Божьем. Да, Господь добр! Господь милосерден!

Она отвернулась от Тира – возможно, потому, что его вид лишал ее слова внушительности, а может быть, потому, что на самом-то деле Гизела пыталась защитить не его, а саму себя и ее тирада не имела к норманну никакого отношения. Вернее, Гизела хотела защитить прежнюю себя. Зимой ей казалось, что от той, другой Гизелы почти ничего не осталось. Принцесса постоянно была на ногах, отдыхать ей было некогда. Она сама шила одежду, сама готовила еду, и некому было о ней позаботиться. А главное, она больше не пела и не молилась, и ее не терзало постоянное стремление угодить другим людям, порадовать ожесточившуюся от обиды мать и измученного отца. Той Гизелы, похоже, больше не существовало. Осталась лишь девушка, которая привыкла повиноваться Руне и собственной воле к жизни, чьи поступки были обусловлены необходимостью, чья жизнь напоминала простенькое льняное платье – практичное, но лишенное ярких красок и украшений.

Но теперь наступила весна. Весна, заставившая Руну засмеяться. Весна, пробудившая в Гизеле желание совершать поступки не только полезные, но и добрые, прекрасные, исполненные любви и дружеской благосклонности.

– Бог добр, – повторила она.

Да, Гизела утратила веру в это долгими ночами, когда ей нечего было есть, но теперь вера возвращалась к ней, и девушка смогла произнести эти слова – здесь, под ослепительным солнцем, сиявшим в голубом небе, перед бирюзовым сверкающим морем, над тяжело раненным врагом, уже не пытавшимся уничтожить ее.