– Чего ждать, Жослен? Для нас все кончится точно так же, как для Паскаля: наши головы тоже украсят стены алеппской цитадели, а глаза накормят здешних воронов. Пока Нуреддин жив, он меня не отпустит, это ясно.

– Значит, надо пережить Нуреддина.

Тут оставалось только смеяться:

– Как может замурованный, всеми забытый узник пережить султана, к услугам которого все медики исламского мира и о здоровье которого молятся все его подданные?!

Жослен никогда не отличался излишней храбростью в бою, твердости в нем было меньше, чем в сыром тесте, но сломать его оказалось нелегко: в плену он умудрялся вселять надежду даже в Рено:

– Может, именно потому, что о нас все забыли. Сколько бы Саладин не уверял Нуреддина в своей преданности, он теперь его главный соперник, а смерть прислуживает молодому Айюбиду преданней кормилицы. Пока подданные Нуреддина возносят за него бесполезные молитвы, курд позаботится, чтобы старый тюрок смертельно объелся или занедужил. – Усмехнулся: – Недалек тот час, когда чуткий Усама ибн-Мункыз перетащит свои драгоценные манускрипты и свою неколебимую верность к новому хозяину.

Нуреддин немолод, но и Шатильон успел состариться в этих сводах: он попал в заточение в расцвете лет, тридцати пяти годов, а ныне ему под пятьдесят. Поэтому, Господи милосердный, Иисус сладчайший, поторопись, яви свою Благодать, пошли твоим рабам знак, яви милость – уничтожь Нуреддина, вызволи из подземелья носителя мести и гнева Рейнальда де Шатильона!

* * *

Аль-Малик аль-Адил Нур ад-Дин любовался с вершины холма прекрасным видом на окрестности Дамаска, утолял голод скромной трапезой, состоящей из фиников, питы и козьего сыра, и диктовал преданному Усаме ибн Мункызу послание к вероломному, низкорожденному курду, которого называл не иначе как «изменником», «наглецом» и «подлецом». Предатель захватил себе Миср, Землю Плодородного Полумесяца, завоеванную армией Нур ад-Дина и по праву принадлежащую Нур ад-Дину, и возвращать не намеревался, а от участия в сокрушении нечестивых гяуров всячески отвиливал. Свет Веры промочил горло студеной водой Джебеля эш-Шейха и продолжил:

– Пишите, эмир. Ты зашел слишком далеко, Юсуф. Ты перешел все пределы. Ты всего-навсего слуга Нур ад-Дина, а теперь ты хочешь захватить власть для себя одного? Смотри не ошибись, ибо мы подняли тебя из небытия и сумеем снова ввергнуть тебя в ничтожество!

Ибн Мункыз одобрительно кивал благородной головой и старательно выводил буквы каллиграфическим почерком.

Опять над Левантом сгущались тучи: сельджукский атабек угрожал войной курдскому самозванцу, и отпрыску благородного рода Мункызов снова приходилось выбирать между падалью и дохлятиной. Арабы, сыны Аравийского полуострова, давно были покорены всеми этими тюрками, курдами, армянами, пополнявшими свои армии черкесскими, монгольскими, берберскими и прочими неведомыми степными дикарями, наспех воспринявшими слово Пророка, но даже понятия не имевшими о великих арабских достижениях и традициях. Род ибн Мункызов потерял родной Шейзар, арабы Леванта – власть над собственной землей и судьбой, а все утонченное, изысканное и благородное наследие Ислама – от поэзии до медицины – вырождалось и хирело. Если бы не эти постоянные волны варваров-пришельцев, разве удалось бы проклятым франджам укорениться тут?