Рейнальд мечтал полностью разграбить их священные города, уничтожить могилу их Пророка, предать все магометанские капища глумлению, разрушить их Каабу и утопить в море их черный камень, но нехватка людей и лошадей помешала. Эх, были бы все защитники Заморья так же дерзки, кто знает, чего бы они добились?

А теперь ему глотка воды не добыть.

Уже через год адмирал султана разбил крошечный флот Рено, предал захваченных корсаров мучительной смерти, а тех, кого не казнил, ослепил, чтобы они никогда не смогли указать путь к святыням ислама. А все же Шатильон помог Бодуэну, воевавшему той зимой в Сирии: надолго остановил морскую торговлю нехристей, навел ужас на басурманское побережье, заставил трепетать Мекку и Медину, а главное – опозорил Саладина и вернул себе дружбу больного венценосца. Воспоминание об этом даже сегодня поило душу почти как вода.

Именно тогда Айюбид поклялся убить франкского Дьявола собственной рукой. Теперь вряд ли что-либо может спасти Рено. Хотя… Султан всегда был способен на неожиданные галантные жесты даже по отношению к смертельным врагам. Когда он осадил Керак во время свадьбы Изабеллы и Онфруа, Стефания послала ему угощение с праздничного стола. Курд оценил браваду франкской дамы и в ответ обещал не обстреливать башню новобрачных.

Даруй, Господь, долгие дни этой лучшей из женщин. Та заминка в каменном ливне позволила дождаться сигнального огня с Башни Давида, сообщавшего, что уже слепой, умирающий Бодуэн IV на носилках спешит спасать Крак де-Моав. Эх, что говорить, в одном ногте разлагающегося заживо короля было больше решительности, доблести и здравого смысла, чем во всех остальных пуленах вместе взятых! Даже когда несчастный Прокаженный стал неузнаваем, когда нос его провалился, жуткие язвы покрыли руки и ноги, когда он мог лишь невнятно шептать и его таскали в паланкине, Бодуэн IV и тогда оставался самым мужественным рыцарем Утремера.

Рено всегда легко договаривался с бедуинами, пиратами и женщинами. Но из всех дочерей Евы лишь Стефания оказалась ему под стать: как старое седло, как привычный меч, как Баярд. Горлица моя, терпкое мое вино, арак, от глотка которого спирает дыхание, сладкая лоза виноградная! С того момента, как он увидел ее на закраине пруда, он знал, что они поладят. А может, и раньше, как только услышал, что Стефания де Милли – владелица Керака и Монреаля. Она сделала Бринса Арната сеньором Заиорданья, хранителем южной границы королевства и никогда не переставала радовать и восхищать.

Но если говорить о мучительной жажде, которую может утолить только одна-единственная, о тоске, о ненасытном вожделении, о женщине, околдовавшей все думы… нет, этого со Стефанией не было. Что-то подобное Рено испытывал только к маленькой магометанке-рабыне, которую толком никогда даже не видал. Сумайя, сокол его души, так и не севший на его перчатку, родник, из которого Рено не сделал и глотка, не усластивший нёбо дикий мед, если ты жива поныне, ты давно уже дородная, пожилая матрона. Но в памяти сеньора Заиорданья ты навеки осталась молоденькой и худенькой певуньей, и у него по-прежнему пересыхает во рту, когда он вспоминает тебя. Но нынче у Рено пересохло во рту, потому что он уже сутки не пил. Пасынок тоже сник.