— У вас там все такие придурки, или это просто мне везет?..

Воздух в доме был сумрачен и глух. Серое свечение окон навевало смертную тоску.

Эртемиза никак не могла отыскать мастерскую, и с несколькими листами картона в руках бродила по незнакомым лестничным переходам, то и дело наталкиваясь на сидящих по углам химер. Это они водили ее, не пуская к Шеффре, к отцу, к Меризи и еще к какому-то человеку, темным смутным силуэтом видневшемуся в конце любого коридора, куда бы она ни направлялась.

В животе что-то болезненно ныло, и хотелось присесть, но отец и Караваджо ждали от нее набросков, поэтому нужно было выбраться из дома, вдруг ставшего чужим и незнакомым.

И тут медленно открылась одна из дверей, словно подманивая Эртемизу. Там, у окна, в кресле сидела мать и, наклонившись к коленям, расчесывала перекинутые вперед темно-каштановые волосы. Полные белые руки, бронзовый гребень, скользящий от макушки к коленям по водопаду из густых волос… Мама тихо напевала под нос какой-то мотив.

— Нет, — вздрагивая, прошептала Миза: она узнала эту сцену, и сон повторялся почти в точности, как тогда, когда ей было двенадцать…

До ушей донеслось еле разборчивое «дайте мне умереть» Монтеверди.

— Матушка! — вскрикнула она.

Пруденция двумя руками распахнула волосяной занавес в разные стороны. Но это была не она. Глаза несчастной служанки обратились к ней двумя темными умоляющими звездочками:

— Мона Миза, я не хочу умирать!

И Эртемиза, не разбирая пути, кинулась прочь из комнаты.

Сердце дергалось, как выброшенная из воды рыбина. Миза лежала в своей постели, еще чувствуя в руках картон с набросками, запах красок и ноющий комок давно знакомой боли внизу живота. Темная комната, рождественский снег за окном с отдернутым вбок занавесом, стоны и крики Абры, терзаемой мучительными затяжными родами…

Повитуха и доктор отправили Эртемизу подремать, поскольку она едва держалась на ногах, а ее помощь еще могла бы понадобиться позже. Незаметно для себя она и в самом деле уснула, и теперь, холодея, вспоминала тот пророческий сон, что впервые был навеян ей в старом римском доме почти четырнадцать лет назад. Вот и теперь, сунув руку под подол, она при тусклом свете лампы различила на пальцах кровь. Все повторялось в точности, но только теперь вместо матери к ней во сне являлась… нет, не служанка. Не служанка — лучшая подруга, которая всегда беззаветно любила ее, будто родная сестра. И которую любила она.

Пока Миза возилась с повязкой, Абра затихла. На дрожащих ногах она кинулась в комнату служанки и натолкнулась на синьора да Понтедру.