– Идём, – голос мужа нагло забирается в подкорку, вырывая меня из прострации.

Давид, обняв за плечи, притягивает к себе. Опускает руки на талию и скрещивает пальцы в замок.

Дамир следит за всеми этими движения, ухмыляясь.

Я знаю эту ухмылку. Шагаев делает вид, что насмехается над собственническим жестом Давида, но на самом деле... Злится. Я вижу, как раздуваются крылья носа, как сжимаются руки в кулаки.

– Держись от него подальше, – шепчет мне на ухо Давид, а затем обращается к Саньке: – идём, сынок.

Я заставляю себя сделать шаг и последовать за мужем и сыном, но сдвинуться с места не могу. Душу раздирают на куски отчаяние и боль. Хочется упасть на колени на землю и громко заорать от бессилия:

«Что же я наделала!

Кому лгу? Самой себе?

А ведь получалось же...

Когда-то».

Давид, держа Саньку за руку, ровняется с Дамиром. Бросает в его сторону предупреждающий взгляд, но Дамир на него даже не смотрит – взор прикован к Саньке. Глаза Дамира увлажняются, на лице дергается мускул, а губы расплываются в широкой улыбке.

А я и сама пускаю слезу, не в силах сдержать эмоции.

Дамир

– Папа, кто это? – Санька дёргает за руку Давида, кивая в мою сторону.

Я сдерживаюсь, чтоб не опуститься на колени и не обнять сына. Он заметно подрос, но по-прежнему мелкий – достаёт мне едва до пояса.

– Дамир, – произношу я, не дожидаясь, когда ответит Фатхетдинов, и протягиваю перед собой руку. Санька задумчиво смотрит на мою руку, не спеша пожимать.

В сердце острая боль, будто воткнули охотничьей нож по самую рукоятку.

– А я знаю тебя, – неожиданно выдаёт сын и жмёт мою руку со всей своей детской силы.

Тепло его ладони – двести двадцать по оголённым проводам. Меня прошибает током. Насквозь.

– Да? – я удивлённо приподнимаю брови и улыбаюсь. Неужели, помнит?