Мы разговариваем, кажется, несколько часов, и он рассказывает мне все о новых письмах, которые он получил, и о том, что он мог бы подумать об ответе на одно из них.
Мой младший брат вырастет и станет сердцеедом.
Он засыпает, как только я ложусь рядом с ним, заставив меня пообещать ему, что я больше никогда не оставлю его надолго.
Я даю обещание, и, в отличие от другого раза, у меня твердая уверенность, что я его сдержу.
Уложив его и поцеловав в щеки и лоб, я убираю его маленькую руку со своей талии и выхожу из его комнаты.
Словно на автопилоте, я спускаюсь по лестнице и встаю перед огромным окном, выходящим на особняк Найтов.
Коул был прав, это побуждение, и его нельзя остановить.
Мои пальцы тянутся к шраму, нащупывая повязку. Почему я чувствую, что разорванные сухожилия не так страшны, как боль, ползущая под кожей?
Она медленная и почти незаметная, но наверняка разобьет мне сердце.
На мгновение я задерживаю дыхание, надеясь вопреки всему, что это не погубит меня снова раз и навсегда.
— Вот ты где, Ангел.
Я улыбаюсь папе, когда он протягивает мне кружку чая Леди Грей, затем делает глоток своего, его аромат бергамота мгновенно наполняет воздух. Папа помешан на чае, англичанин до мозга костей.
Минуту мы просто стоим, потягивая чай и наблюдая за домом напротив.
— Ксандер что-то сказал той ночью, не так ли? — спрашивает папа.
Я делаю паузу на середине глотка, выпивая жидкость, будто это яд.
— Откуда ты знаешь?
— У тебя были признаки улучшения до того, как он вошел в палату. Кроме того, ты не переставала следить за его домом с тех пор, как мы вернулись из больницы.
Я смотрю на папу, не в силах понять, откуда он так много знает обо мне, хотя он и не мой настоящий папа.
Нет — он не мой