Я этого не делаю.
Я не открою.
—
Это ломается от его прозвища для меня и от того, как он называет меня своей красавицей.
Слезы текут по щекам. Я не смогла бы остановить их, даже если бы захотела. Я так долго держала их в заложниках, а теперь они вырываются.
Я нажимаю на кнопку, и звук опускающегося окна эхом отдается в тишине утра. Однако я не смотрю на него. Чувствую, что если я посмотрю, то разрыдаюсь, а я не могу этого допустить.
— Тил, — уговаривает Ронан. — Ты можешь заглушить двигатель?
— Нет. — мой голос дрожит при этом слове.
— Эй.. я знаю, как тебе больно. Не буду притворяться, что понимаю все это, но кое-что я понимаю. Однако ты совершаешь огромную ошибку, Тил. Это не мой отец.
На этот раз я действительно смотрю на него, мои вены чуть не выскакивают из шеи от напряжения.
Как он смеет говорить, что это ошибка?
То, что это его отец, не значит, что он этого не делал.
Я сожалею, что сразу подняла голову. Ронан держит на руках полубессознательного Эдуарда, его лицо почти неузнаваемо. Кровь стекает по его вискам, подбородку и уродливому костюму.
— Это был этот ублюдок. — челюсть Ронана сжимается. — Он единственный педофил в нашей семье.
У меня отвисает челюсть, когда Ронан рассказывает мне историю о том, как его дядя ездил в Бирмингем и как Шарлотта в то время болела, поэтому Эдрик не отходил от нее ни на минуту.
Я не могу сосредоточиться. На секунду дольше, чем нужно, я просто смотрю вперед, пока кусочки складываются вместе.
Вот почему Эдуард показался мне знакомым, когда разговаривал с Ронаном в его комнате в тот день... Тембр его голоса, его спина. Я ахаю, когда до меня доходят остальные слова Ронана.