— Эти команды самые лучшие.

— Ты мог бы там играть?

Он замолкает.

— Да, я мог бы там играть.

— А ты хотел бы там играть?

— Нет. — Он поворачивает ко мне голову и изучает мое лицо. — Я там, где мне нужно быть.

Мое сердце подпрыгивает, черт возьми, если это не так, и внезапно мы больше не говорим о бейсболе. Мы говорим о себе — он и я, — и о том, что мы лежим сейчас здесь, одни в этой комнате, одни в этой кровати.

— Ты можешь прикоснуться ко мне, ты же знаешь. — В его голосе слышится неуверенность, как будто он боится, что я откажу ему. — Я этого хочу.

Его голос, грохочущий и низкий, скручивает мои внутренности, как это всегда бывает. Так далеко от усталости, что мои глупые, забытые яичники сжимаются в кулак, в то время как пространство между моими ногами становится невероятно горячим.

Роуди до боли красив. Такой возбуждающий.

Горячий.

Я могла бы смотреть на него весь день, и ему не пришлось бы говорить ни единого слова, чтобы развлечь меня.

Его зеленые глаза, как завороженные, следят за тем, как моя рука скользит к нему сквозь белые простыни, затаив дыхание, ожидая моего следующего движения. Это так близко к умоляющему взгляду, которым Стерлинг Уэйд когда-либо смотрел на меня, с легкой дрожью в его голосе.

Он хочет, чтобы я прикоснулась к нему. Сильно.

— Правда? Что, если я не знаю, что делать?

— Тебе не нужно знать, что делать, ты просто должна слушать свое тело, и надеюсь, что твое тело говорит тебе прикоснуться ко мне.

Он произносит эту шутку с серьезным выражением лица, улыбка не доходит до его глаз.

— Не могу поверить, что ты можешь говорить такое дерьмо с невозмутимым лицом.

В груди у него урчит.

— Иногда я тоже не могу.