— Тогда вы придумаете, как терпеть друг друга, ради меня. Я не брошу друга, потому что вы двое не можете вести себя по-взрослому. Смирись с этим.

Ревность — сильное чувство, возрастающее, когда ситуация уже испорчена.

— Так сказала бы мама, — бормочу я.

Анабелль улыбается, сияя.

— Неужели?

— Ага. — Я бросаю взгляд на две переполненные сумки, брошенные у двери. — Ты будешь потрясающей мамой, Анабелль. Прости, что раньше, чем ты планировала.

Я не могу встретиться с ней взглядом, не могу ничего сделать, только смотреть на этот живот, уютно устроившийся под темно-синей хлопчатобумажной футболкой, гордо выставленный напоказ. Длинные волосы, спадающие на левое плечо, густые и блестящие.

Мой взгляд скользит по ее груди.

Ее узкая талия, несмотря на увеличивающуюся выпуклость, и, держу пари, если она повернется спиной, я не смогу сказать, что она беременна.

Она тоже смотрит на меня, скользит взглядом по моим широким плечам, как делала сотни раз до этого, но сейчас все по-другому.

— Семестр прошел хорошо для тебя. Хорошо выглядишь.

— Неужели? А чувствую себя дерьмово.

— Неужели?

— Да. С тех пор как я вернулся в Мичиган, я только и делал, что волновался. Не знал, что ты скажешь, когда увидишь меня сегодня вечером, не знал, скажешь ли ты мне, чтобы я пошел к черту, или позволишь мне войти. Это было ужасно.

Я не шутил, когда сказал, что меня чуть не вырвало.

Мне пришлось несколько раз останавливаться по дороге и, высунувшись из окна со стороны водителя, справляться с рвотными позывами. Чем ближе я подъезжал к дому, тем сильнее сжимались узлы в моем животе, это был гр*баный беспорядок.

— Признаюсь, когда я сегодня открыла дверь, мне показалось, что я вижу привидение.

— Ты действительно выглядела очень бледной.

— Я всегда бледная, — шутит она.

И улыбается, такой большой и широкой улыбкой, что мое гр*баное сердце... колотится.