Я же закрываю глаза и молчу. Не улыбаюсь уже несколько недель даже вежливо. Разучилась.

Слёзы беззвучно текут по щекам. Мне снова плохо и страшно. Это не со мной происходит. Лишь с моим телом, оболочкой. Я же сама далеко. Опять нахожу лазейку и прячусь в прошлом. Так явно себе всё представляю, что сердечко сладко сжимается. Я в машине со своим любимым Даней. Мы смеемся, переглядываемся. Я в постели с ним, окутанная его теплом и заботой. Воображаю, как выбежала из поезда и мы обнялись. Как заставила его тысячу раз извиниться за грубое слово, после чего мы поехали домой на хутор. Как оказалась в его надежных руках, поэтому со мной ничего не случилось плохого. И не случится.

А все эти слёзы, что пролиты... они мне приснились. На самом деле я никогда не боялась до трясучки, не бежала из проклятой квартиры босиком, умирая от холода. Никогда не пряталась от парня, который обрывал телефон, приезжал и требовал встретиться. Никогда не кричала любимому в лицо, что нашла другого. Не кричала ложь, будто в мире есть кто-то, кто лучше него, кто нужнее мне. Боже! В другой реальности я никогда не причиняла Данилу боль! В другой, лучшей реальности всё совсем иначе!

Дергаюсь, прижимая руку ко рту. Мои собственные слова об аборте, которые я выкрикнула Данилу, всё еще жгут язык. Хочется по губам себе надавать! Лишь сейчас понимаю, как страшно они прозвучали в тишине комнаты после всей нежности, что была между нами.

Если бы только можно было вернуть время...

Я продам машину и куплю жилье, заберу сестру. Она вот-вот родит уже, решать нужно быстро. Справимся.

Наверное, счастья уже не будет. Но мне и не нужно. Ничего больше не нужно. Без моего Данила. В свободную минуту я смогу закрывать глаза и мечтать — этого будет достаточно.

— Та-ак, — тянет врач. — Не спешили вы на прием, вижу.

Я кусаю губы и зажмуриваюсь.

— Десять-одиннадцать недель, — продолжает она. — Если об аборте думаете, то решать нужно сегодня-завтра. На следующей неделе уже поздно будет. Вам на скрининг пора записываться.

Мои глаза распахиваются.

— Как десять-одиннадцать недель? — спохватываюсь я. Слёзы как-то быстро высыхают. Я снова здесь, в кабинете врача. Тут нет Данила, но зато появляется робкая вера в чудо. — Не может быть. Должно быть четыре.

Врач смотрит на меня. Потом поворачивает экран, чтобы я увидела своими глазами. Берется за датчик.

— Вот, смотрите. В четыре недели мы можем даже яйцо не увидеть, сердцебиения нет. А у вас здесь целый симпатичный эмбрион нас приветствует, руками машет.

Меня швыряет в пот. Я действительно вижу на экране силуэт маленького человечка. Голову, ручки. Он... боже, он двигается. Прямо сейчас, на моих глазах.