Никиту я с тех пор не видела. Его тоже исключили из школы. Не это было самым ужасным для него. За такой проступок его могли запросто исключить из клуба, а он жил футболом. Исключение из клуба стало бы для него концом. Я это знаю. И так переживаю. Ведь я так и не знаю, удалось ему сохранить место в клубе или нет.

Он не захотел со мной больше общаться. Похоже, он и правда подумал, что это я подставила его.

Но я бы никогда этого не сделала. Никогда.

И вот такой наш разрыв очень тяжело дался мне. Ведь я думала, что у нас есть что-то общее. И последнее наше с ним общение только подтверждало мои догадки. А потом он просто назвал меня также, как Женя, — овцой. Ни за что. Без разбирательств.

Он даже не захотел меня выслушать. Но и это было не все.

Но самое страшное ждало меня дома — тот разговор с родителями я запомню надолго.

Меня перевели в спецшколу интернат для трудных подростков. Я провожу там пять дней в неделю. Выходные — дома. Но идти домой у меня желания нет. Но ведь больше некуда.

Вот и сегодня, пятница, и я вышла из корпуса, чтобы провести выходные с недовольными родителями и злорадствующей сестрой. И на заднем дворе интерната меня подкараулила Женя с подружками.

То, что их надо опасаться, я поняла сразу же. Обходила их стороной.

Но кто же подумал бы, что простая просьба к однокласснику обернется вот такими неприятностями?

Я нехотя бреду к дому. Меня там особо не ждут. Да и я не горю желанием встречаться с родными. Хотя они — моя семья. Но мы настолько чужие друг другу, что я каждый раз поражаюсь, глядя на маму или папу, что именно от них произошла я.

Разве так бывает?

— О! Двурушница! — слышу знакомый голос, который отвлекает меня от мыслей.

Оборачиваюсь — за моей спиной стоит и улыбается Артем, друг Никиты и мой сосед.

2

2

Раньше мы общались. Сейчас — нет. И от этого тоже больно и неприятно. Артём мне нравился. И, кажется, нравится сейчас. Но он отвернулся от меня так же, как и Никита. Наверняка презирает. Все считают, что я подставила его друга.

Если до этого в его голосе была какая-то неприязнь, то сейчас, когда цепкий взгляд скользит по моему лицу и фигуре… Его взгляд смягчается. Да, со стороны, возможно, не видно. Но я хорошо запомнила, как он смотрел до меня до этого. Когда ему рассказали что произошло.

— Нехило тебя, — в его голосе вместо насмешки или издевательских ноток — сочувствие. Или мне кажется? — Упала?