Теперь замолчал Антон, и Инга, подождав некоторое время, перевела на него взгляд и спросила:

– И?

– Ты ничего мне об этом не рассказывала.

– А что я должна была рассказывать?

– Ну, все это… Это не маленькая подробность твоей биографии, тебе не кажется?

– Ты как моя мать. Она тоже, когда прочитала, спросила только, когда я собиралась ей рассказать.

– Это другое. Мать, наверное, за тебя волнуется…

– А ты то есть, значит, не волнуешься? – усмехнулась Инга, поднеся стакан к глазу и глядя на Антона через стекло. – Не переживай, я понимаю.

– Я не это хотел сказать. Я очень волнуюсь. И очень волновался всю неделю, потому что чувствовал, что что-то не так, но не мог от тебя ничего добиться. Но я имел в виду другое. Ты не рассказала мне о том, когда это все происходило.

– Что ты имеешь в виду?

– У этого Бурматова в посте, – перед фамилией Ильи Антон сделал паузу и произнес ее с легким отвращением, – написано, что вы расстались в мае.

Некоторое время Инга недоуменно на него смотрела. Стакан она сначала опустила, а потом поставила на стол.

– А мы начали встречаться в апреле, – закончил Антон.

Он стоял перед ней чуть ссутулившись, с руками в карманах, а договорив, отвел челку со лба. Волосы у него были блестящие и мягкие даже на вид, и Инга вдруг вспомнила, как ей нравилось запускать в них пальцы и проводить, как будто расчесывая.

– Так ты за этим пришел, – протянула она. – Ты пришел устраивать сцену ревности.

– Я не собираюсь ничего устраивать. Ты прекрасно знаешь, что я никогда не устраиваю никаких сцен. Я пришел поговорить и понять. То есть ты была со мной и параллельно встречалась с ним?

– Если это можно назвать встречанием, – хмыкнула Инга и, снова взяв стакан, отпила.

– Я не знаю, что у вас там было, и, если честно, на этом этапе уже совершенно не хочу разбираться. Он пишет одно, ты пишешь другое. Окей, я верю тебе. Но ты в любом случае имела с ним какие-то отношения и при этом мне врала, что у тебя никого нет?

– Получается, что так, – спокойно сказала Инга.

Она надеялась, что Антона огорошит такая покладистость, он усомнится, пристанет с расспросами, а в конце концов переубедит себя сам – просто потому, что не сможет поверить, будто Инга могла так легко признаться. Это был не то чтобы план. Для Инги по-прежнему любая длинная цепочка размышлений, как лесная тропинка, терялась во мраке. Однако она инстинктивно чувствовала, что люди обычно не верят правде, которой верить не хотят.