Только фонарные столбы открывают вид на темную ночь, но этого достаточно, чтобы подчеркнуть ее жесткую позу.

Моя челюсть сжимается в жесткую линию.

— Оставайся на месте. Я разберусь с тобой через минуту.

Если бы глаза могли гореть, ее глаза были бы вулканом, когда она встает, между нами, заставляя меня отпустить Нейта.

Ее ноздри раздуваются, а подбородок вздернут так высоко, что почти достает до неба.

— Что, черт возьми, с тобой не так?

— Шаг. В. Сторону.

Не знаю, как я говорю с притворным спокойствием, когда по моим венам течет лава.

— Значит, ты будешь варваром и ударишь своего партнера и лучшего друга, который, ох, я не знаю, оказался чертовым мужем твоей дочери? Ты подумал о том, что она подумает, если увидит это?

— А ты подумала, когда бросилась в его объятия, жаждая внимания?

Пощечина приходит первой, а за ней следует жжение. Мое лицо застывает, и одним движением я обхватываю рукой ее горло, сжимая по бокам, пока почти не поднимаю ее с земли. Мне хватает самообладания, чтобы не задушить ее до смерти, но моя хватка достаточно тверда, чтобы и она, и Нейт знали, что она моя.

— Ты пожалеешь об этом, дорогая.

Большая рука резко хватает меня за плечо и при любых других обстоятельствах могла бы оторвать меня от нее, но не сейчас.

Не сейчас, когда потребность поглотить эту женщину и научить ее, кому она принадлежит, пульсирует во мне, как второе существо.

— Отпусти ее, Кинг.

Голос Нейта спокоен, но тверд.

Аспен продолжает смотреть на меня, даже когда ее лицо краснеет до самого темного оттенка, который я когда-либо видел. Даже когда ее глаза почти выскакивают из глазниц.

Ведьма не сопротивляется, вероятно, используя тактику молчаливой войны, запугивая меня.

— Ты душишь ее. Отпусти ее, Кингсли.

Я медленно ослабляю хватку, но не отпускаю. Я не собираюсь ее отпускать, даже если она никогда не перестанет меня ненавидеть и будет продолжать сверлить меня взглядом каждый день до конца наших дней.