Бесполезно пытаться уйти от ответа - я точно знаю, что он не отстанет.

Но что мне сказать? «Ты знаешь, твой лучший друг иногда ведет себя как садист?» И кому из нас он поверит?

— Я была плохой девочкой, - говорю максимально язвительно и ехидно и с третей попытки все-таки высвобождаю руку. - Только не говори, что тебе вдруг не все равно. Это просто еще один синяк. У меня их вон сколько!

Мы забылись.

Нет, я забылась.

Эти пару минут чуть было не выдернули почву у меня из-под ног, чтобы я снова с головой утонула в страданиях. Потому что… что? Размечталась? Поверила в какое-то наше общее будущее? Возомнила себя уникальной, той самой женщиной, ради которой исправится неисправимый бабник?

— Это Олег? - Он как будто и не слышит моих слов. Взгляд темнеет, но лишь на секунду, а потом между его бровями пролегает глубокая складка задумчивости. - Бля, серьезно? Олег?

Единственный раз в моей жизни, когда родители крепко ругались и отец позволил себе встряхнуть маму, я помню до сих пор, потому что мне тогда было лет пять, я сидела в своем «замке» под накрытым одеялами столом - и они меня просто не заметили. Я выскочила только когда мама вскрикнула. Увидела отца, держащего ее за плечи, словно тряпичную куклу, и бросилась на него с кулаками, хотя всегда очень его любила и впереди всех бежала к нему навстречу, когда возвращался с работы. Мама меня остановила и потом долго объясняла, что все на самом деле не так, как я подумала, да и глаза меня подвели. И нужно просто поскорее все забыть, потому что папа всех нас очень любит и ее тоже очень любит, и он бы никогда не сделал ей больно намеренно.

Но я не забыла. Только очень долго не могла понять, почему она так пыталась убедить меня в том, что нужно поверить ее словам, а не собственным глазам.

«Чтобы мне не было еще больнее», - мысленно отвечаю на тот старый вопрос.

И, спокойно хмыкнув, как будто миллион раз репетировала все это перед зеркалом, говорю Меркурию:

— Олег бы никогда не сделал мне больно.

Он продолжает напряженно изучать мое лицо, но я могу быть идеальной актрисой, когда это нужно, и могу играть до конца. Зачем? Потому что тогда ему будет больнее, чем мне - мужчины почему-то очень не любят узнавать, что их друзья ведут себя как мудаки.

— Если он когда-нибудь, хотя бы раз… - Макс медленно выдыхает через широко раскрытые ноздри, видимо, пытаясь успокоиться. - Ты скажешь мне.

— Звучит как приказ, - не могу не съязвить.

— Рад, что и это ты тоже поняла.

— Если кто-то увидит нас здесь наедине в это время - у нас обоих будут большие проблемы, - напоминаю я, но скорее себе, чем ему. Только сейчас до меня в полной мере начинает доходить, как сильно мы рисковали.