Я наливаю себе стакан воды.
– Да, мама, я убралась.
Видимо, мои слова звучат неубедительно, потому что она откладывает нож и идет в прихожую. Через две секунды я слышу:
– Лиззи, я думала, ты сказала, что убралась тут.
Р-р-р. Я со стуком ставлю стакан и иду к ней.
– Убралась! – восклицаю я, указывая на аккуратно расставленные на книгах вещи.
– А как насчет этого?
Я слежу за ее пальцем, указывающим на сумку-почтальон, висящую на крючке в соседней секции.
– Что не так?
– Твоя сумка – в секции Рейчел, – отвечает она. – Ты знаешь, ей это не нравилось.
– И что?
– Что? Сними ее оттуда!
– Почему?
– Почему? – Ее лицо каменеет, а глаза блестят. – Ты знаешь, почему! Сними ее немедленно!
– Я… а знаешь, хорошо. – Я тянусь за сумкой и гневно бросаю ее в свою часть шкафа. – Вот, довольна?
Мама поджимает губы. Она сдерживает какой-то язвительный комментарий, но я могу достаточно ясно прочесть в ее глазах злость.
– Тебе следовало сперва подумать, – произносит она, прежде чем вернуться на кухню. – И убери эту собачью шерсть. В нашем доме не место животным.
Яростный ответ вертится на языке, застревает в горле и заполняет голову. Мне приходится стиснуть зубы так сильно, что сводит челюсти. Если бы я не сделала этого, слова вырвались бы, плохие слова, те, которые выставили бы меня безразличной, эгоистичной и завистливой.
Может быть, я такая и есть? Возможно. Но я все еще жива, разве это ничего не значит?
Боже, не могу дождаться окончания школы, того дня, когда покину этот дом и когда освобожусь из этой дурацкой, ужасной,