— Вот настырная, — Богдан криво усмехается и к общему восторгу девчонок проходит в аудиторию. Подойдя к нам с Анькой, ставит локти на стол и стреляет по сторонам голубыми глазами. — Ромашкина, разговор крайней степени важности. Пошли.

Кошусь на Аньку — та сидит с непробиваемым фейсом. Слышу сзади шепоток Селивановой:

— Богдаш, а я не подойду?

— Прости, лапуль, не сегодня, — и под нос: — да и не завтра. — И тут же громко, включив всё своё обаяние: — Ромашкина, будь человеком, удели мне минуту своего драгоценного времени.

— Ла-адно, — тяну и нарочито медленно поднимаюсь со скамьи.

Честно, не знаю, зачем согласилась. Наверное, чтобы утереть нос всем этим инста-красоткам с нашего потока. Так-то и я ничуть не хуже — фору любой дам, но повыделываться всё-таки хотелось.

— Я скоро, Ань, — бросаю Цветковой и неторопливо выхожу вслед за Малиновским. Закрыв дверь, прислоняюсь к той спиной и складываю руки на груди: — Ну и? Чего тебе?

— Не-не, лапуль, не здесь — разговор серьёзный и, — подмигивает, — интимный.

— Я тебе не лапуля — это раз, и с интимом, вон, к Селивановой, она всегда «за». Так чего надо?

— Короче, — Богдан трёт пальцами подбородок и осматривается по сторонам. — Короче, дело такое… Блин, даже не знаю как сказать-то…

— Да говори уже, прям как девица на выданье.

Да что это с ним такое в самом деле.

Убедившись, что никто не греет уши, Малиновский подходит ближе и как обухом:

— Короче, выходи за меня, Ромашкина.

Часть 2

Часть 2

— Чего-о? Совсем, что ли, с дуба рухнул! — кручу пальцем у виска и настораживаюсь: — Или ты под чем-то? Ты это, серьёзнее будь, Малиновский, не запускай себя, сейчас всё-всё лечится, любая зависимость.

— У меня зависимость от тебя, лапуль, — Богдан делает шаг и прижимает меня к двери своим благоухающим Гуччи телом. — Влюбился, сил нет, день и ночь о тебе думаю. Э, что это ты вытворяешь?