– Когда-то ты сказал мне, что у тебя… у нас… не получится замкнуть порочный круг. Что Чудовище внутри тебя, пускай и через какое-то время, но вновь возьмет верх… – Она сжала его пальцы в своих и с невероятной нежностью заглянула в любимые синие глаза. – С тех пор прошло восемь лет. И, если ты до сих пор не осознал, я скажу это сама… ты победил его. Став лучшим на свете отцом и мужем, доказал, что ты намного сильнее живущей внутри тебя тьмы. И никогда… даже в самой глубокой старости… я не устану повторять, как сильно тебя люблю. И как много счастья ты мне подарил.
– Ты подарила мне намного больше, – шепнул Дарен, утирая одиночную слезу с её щеки, – когда согласилась быть моей… родила Ариэллу и Лилиан… позволила удочерить Адель… и сейчас… вынашивая под сердцем нашего сына… разве на свете сможет быть мужчина счастливее меня?
– Наш сын, – улыбнувшись, ничуть не мешкая, ответила Эбби, – он будет счастливее, потому что обретет такого папу, как ты.
– И маму, – убирая волосы с её лица, сказал он, – за которую он так же, как и я, каждый день будет благодарить Небеса… и тебя. Особенно, тебя. Каждое утро и каждую ночь. Каждое мгновение, которое ты рядом. И я клянусь, что буду делать это до последнего своего вздоха. Ты веришь мне?
Эбби выдохнула и улыбнулась, понимая, что ещё немного, и она разрыдается, как маленький ребенок.
– Верю, – чувствуя, как он крепко прижимает её к груди, она закрыла глаза и зарылась в любимые объятия. В эту минуту она тоже поблагодарила за него Небеса. Как делала это каждый день. Уже восемь лет. И как будет делать это всегда. До последнего аккорда сердца.
Пальцы коснулись потертой от времени бумаги. Глаза непроизвольно побежали по до боли знакомым, бесценным строкам, и с каждой секундой внутри всё больше и сильнее разрастался теплый шарик света, который не покидал её тело уже многие-многие годы.
«Моя милая девочка, Твоё желание исполнено. Уверен, что, обретя папу, ты будешь счастлива. Навеки твой, Санта».
Улыбнувшись, Адель выдохнула и прижала письмо к самому сердцу. Она хранила его уже восемь лет. Ей было всё равно,