Наблюдая за мелкими каплями, которые образовывали из плоскости стекла неровный шероховатый орнамент, Татьяна вспоминала, как готовилась к выступлению на экзамене, как стояла под дверью зала и пыталась усмирить сердце, которое в панике выбивалось из грудной клетки перед важнейшим испытанием, как влетали в аудиторию в прыжке высокая и воздушная Муравьева, затем ловкая и быстрая Даша, потом она, хрупкая и дрожащая.

Их было пять человек, все морщинистые и седые. Уставшие, безэмоциональные и пустые лица сохранили навсегда отпечаток изнуренной и в то же время одухотворенной работы в балете. Все сидели ровно, смотрели прямо, молча ждали, когда она начнет. Их равнодушные взгляды обжигали. Каждый являлся авторитетом в балетной сфере, некоторыми она восхищалась, тем, какими они были в молодости и как танцевали на главных площадках страны и мира. Но теперь она видела перед собой только старческие лбы, жилистые руки, обвисшие щеки, впалые глаза. Жизнь потихоньку утекала из них. И почему они должны определять ее судьбу? Каждый принял такой усталый вид, будто и забыл, что такое жить.

Первый прыжок дался несложно, но ноги становились ватными, чуть не сломавшись на приземлении. Затем фуэте. Муравьева справилась превосходно. Устремила длинную изящную ногу вверх, обернулась и упорхнула в дальний угол. Сердце Татьяны забилось в такт аплодисментам, которыми разразилась комиссия после Муравьевой. За ней повторила то же самое Даша. Настал черед Татьяны.

Она оторвала онемевшую ногу от земли, подтолкнула себя вперед и хотела вспорхнуть как Муравьева, но с грохотом приземлилась на гладкий пол, как неоперившийся цыпленок. Девушка поймала испуганный взгляд Муравьевой, услышала краем уха, как цокнула губами Даша. Потом взглянула на испещренное морщинами лицо Афанасия Семеновича Прохорова, ректора академии, что сидел в центре комиссии. Уголки кривого рта опустились недовольно вниз на пару миллиметров, но тут же язык облизал бледные губы, и уголки сжались в легком недовольстве. Остальные члены комиссии смотрели на Татьяну как на камень. И она ощущала себя им. Отвердевшим от стечения времени, закаленным тяжелыми условиями, неподъемным, но легко разрушимым, если бить в определенную точку, валуном. И эта тяжесть не дала ей совершить один прыжок. Ноги словно обмякли. Боль оцепила стопу. Минутная жалость, промелькнувшая в глазах Муравьевой, сковала ей сердце. Но надо было брать себя в руки и продолжать. Она тут же вскочила и под музыку поскакала вокруг. Получилось удовлетворительно.

Кондуктор снова направлялась с задней площадки автобуса к передней, расталкивая пассажиров, словно воду в болоте, отчего Татьяне пришлось прижаться к окну. Она чуть ли не уткнулась лицом в грязное стекло, но удержалась за поручень. Со спины ее прижало высокое тело, приятно пахнущее, на удивление девушки. В поручень уперлись две длинные руки, обогнув ее с обеих сторон. Чей-то подбородок, очевидно, принадлежащий тому же телу, что и руки, удобно расположился в неглубокой выемке Татьяниной кашемировой шляпы и слегка давил на макушку. Она захотела высвободиться из непреднамеренных объятий, но парень сделал это раньше. Он оттолкнулся от поручня и вернулся в прежнее положение, негромко произнеся поверх шляпы улыбчивое «Простите». О том, что парень улыбался и что это был именно парень, а не старик, Татьяна поняла по тону и тембру его голоса, тоже показавшегося ей приятным.