– Сначала скажи – ты разрешаешь? – Он снова прижал ее к себе.
Арлетта задумалась. Она намеревалась провести этот месяц, проливая слезы в священной тоске по уехавшему Годфри, и не раз воображала себе собственное изможденное лицо со впалыми щеками и покрасневшими глазами. Она отчетливо представляла себе, как будет часами ждать у парадной двери появления почтальона, надеясь получить весточку от любимого, но слова Гидеона заставили ее задуматься о других возможностях. И предложенная им альтернатива неожиданно показалась Арлетте куда более предпочтительной и заманчивой.
– Хорошо, – кивнула она. – Я разрешаю тебе
– Как скажешь. – Он улыбнулся. – Я согласен.
– Вот и отлично.
– Тогда, может быть, начнем?
– Что, прямо сейчас?
– А что нам мешает?
– Вообще-то, сегодня вечером я планировала написать несколько писем.
– Писем? – удивленно переспросил он. – Кому?
– Мне давно нужно было написать маме.
Он немного подумал, приставив кончик пальца к небольшой мушкетерской бородке, которую он отрастил за последние несколько недель.
– Конечно, тебе решать, что делать, – проговорил он наконец, – но лично я собирался прямо отсюда отправиться в поэтический салон на Рассел-сквер. Говорят, там подают прекрасное имбирное печенье домашнего изготовления, мороженое и отличный херес. Не исключено, что как раз сегодня там будет выступать сам Зигфрид Сассун[34].
Арлетта удивленно вскинула брови, и Гидеон, слегка откашлявшись, продолжал:
– Потом я бы поехал в Найтсбридж к моей старшей сестре Ребекке, которая устраивает небольшой прием по случаю своего возвращения из
У Арлетты перехватило дыхание. Она подумала о матери – о том, как она живет в огромном доме совершенно одна и каждый день ждет от дочери письма –