– Да и школа у нас большая, – встревает Хейли.
– Ладно, вернемся к работе. Цветы вянут. – Кейтлин, все еще посмеиваясь, возвращается к роли организатора нашей благотворительной акции в честь Дня святого Валентина. – Оливия, если тебе так нравятся открытки, поменяйся местами с Самантой.
Оливия резко качает головой, и ее хвостик подлетает в воздух.
– Ни за что. Мне нравится моя работа.
– Я могу поменяться. У меня все равно руки устали, – замечает Хейли, и мы с ней меняемся местами.
Я беру из ведра новую розу и поднимаю с пола ножницы. Но стоит моим пальцам скользнуть в кольца этих самых ножниц, как сознание пронзает пришедшая из ниоткуда мысль. Толком не успев ничего предпринять, я чувствую, как мозг вонзает в мысль свои клыки, не желая ее отпускать, и готовится оказать мне сопротивление. Рука начинает дрожать, во рту пересыхает.
Ножницы падают на пол, а я несколько раз встряхиваю руку и оглядываю присутствующих, проверяя, не смотрит ли кто.
Повторяю попытку. Роза в одной руке, ножницы – в другой. Сжимаю пальцы крепче, но руки какие-то неуклюжие и непослушные, пальцы подрагивают, из них все выскальзывает. Поднимаю взгляд на Кейтлин, которая сидит напротив. Ее лицо кривится и подергивается дымкой, а на меня накатывает головокружение.
Стоит обрезать только одну розу – и все пойдет как по маслу. Я уверена. Я возьму следующую розу, а потом еще одну, и буду их укорачивать, пока не останутся лишь горы стеблей, листьев и лепестков.
А потом я изрежу на мелкие кусочки все эти невыносимо слащавые, выведенные аккуратным почерком открытки. Все до единой.
А потом я подскочу с ножницами к Оливии и отрежу ей волосы.