Я как-то видела Мартышева в драке. На редкость отбитый и отчаянный противник. Соперников явно было больше, но и он никогда не бил без повода, всегда заступался за девушек, защищал слабых — черта, которая в нём подкупает.
На этом всё. В остальном он годный только пакостить.
— Тебе не влетит за то, что ты со мной болтаешь? — Что примечательно, такая вероятность совсем не мешает ему без спроса трогать мои волосы. — Общаться с мужчинами наедине тебе точно можно?
Чувствую щекой его горячее дыхание и мне дурно становится. В лёгких тесно, а в голове — шумно.
Ответить «нельзя» — значит солгать.
А «можно» самовлюблённый нахал непременно расценит как флирт. Надо бы как-то экстренно собраться с мыслями, иначе, боюсь, станет слышно как неровно стучит моё глупое сердце.
— Как и любой твоей подружке, — выдаю сухо, выдёргивая тёмный локон из его загребущих пальцев. — Важно не то что запретят, а то, что девушка сама себе позволит.
— Забавная ты малышка, Мари, — задумчиво хмыкает Макс, отступая на шаг. — Ну, я пошёл?
— Иди, — выдыхаю с облегчением.
«Сдалась ты ему» — ядовито хихикает внутренний голос. Все два года, что я его знаю, Мартышев на невзрачных мышек вроде меня никогда не заглядывался.
Вдруг налетает порыв ветра. Начинает капать дождь.
Смотрю, как он, западая на левую ногу, плетётся к калитке. Кренится весь будто Пизанская башня. Сгорбленный, с оторванным рукавом толстовки, гармошкой сползшей по предплечью. И жалко так смутьяна становится, аж в груди саднит.
В этом вся я. Вечно мне больше всех надо.
— Да чтоб тебя… — выдыхаю вслух, задвигая подальше голос разума. — Эй! Вернись, хоть ссадины обработаю.
— Может, ещё и завтраком угостишь? — не теряется Макс.
Вот это хватка у человека! И наглости, естественно, без меры.
— Может, сразу распрощаемся? — пресекаю неудачную шутку.
Повторять не приходится. Макс возвращается довольно резво для своего состояния, а я сжимаю крепче в пальцах тощий пакет, тихо с себя же балдея. Сходила, называется, в магазин за хлебушком.
Вот что должно быть в моей голове, чтобы впустить парня в дом? Уточняю — в пустой дом, где кроме нас не будет никого. Вообще никого. А учитывая сомнительную репутацию Мартышева, добром этот акт доброты точно не кончится.
Мартышев внаглую заходит в дом первым. Я даже не успеваю привычно устыдиться нищеты. Не то чтобы хотелось казаться зажиточнее, чем мы есть, но редкие гости обычно не скрывают брезгливой гримасы. Не самое приятное чувство.