В дверь постучали. Вошла сестра Леокадия с подносом. Гийома поили бульоном и сладким молоком, давали жидкую кашу.

— Полдник для мсье Дюкена! — объявила монахиня, по натуре более жизнерадостная, чем сестра Бландин. — Я добавила в молоко немного какао. Доктор вот что говорит: пока больной может глотать и не слабеет, надежда есть!

— Спасибо, сестра! Уверена, с Божьей помощью папа поправится! — улыбнулась в ответ Элизабет.

И снова осталась наедине с отцом. На то, чтобы его покормить, ушло пятнадцать минут. Уже это было маленьким счастьем — кормить, деликатно вытирать ему рот, смоченной в теплой воде салфеткой — глаза.

— Что рассказать тебе сегодня? — спросила она, снова беря его за руку. — Мы с дядей Жаном, кажется, выложили уже все. И про мельницу Дюкенов, и про реку, и про ваши детские шалости, и как ты начинал работать плотником. И про маму, Катрин, твою обожаемую Кати! Я даже про куклу вспомнила, которую мне смастерил дедушка Туан перед нашим отъездом. Папа, я так сильно тебя люблю! Я никогда столько не молилась, как в больничной часовне. Я сейчас почти беспрестанно молюсь! Бонни, жена дяди Жана, ходит ставить свечки в собор Святого Патрика. А хочешь, открою свой самый большой секрет? Мама всегда со мной!

Иногда я слышу ее голос у себя в голове. Она утешает меня, направляет. Ты узнал ее золотой медальон — тот, что забрал у меня на Бродвее? Мамочка никогда с ним не расставалась. Твоя красавица Кати…

Внезапно Элизабет умолкла. Пальцы Гийома шевельнулись в ее руке. Она затаила дыхание, зачарованно глядя на дрожащую руку отца.

— Папа! — позвала молодая женщина. — Папа, я тут! Твоя дочка, ваша с Катрин дочка! Папочка!

Опущенные веки Гийома дрогнули. Он медленно открыл глаза и сразу зажмурился, как если бы свет в комнате показался ему нестерпимо ярким.

— Нет, папочка! Прошу, посмотри на меня! Солнечный день, на улице — лето! Не бойся! Ты во французской больнице, в безопасности, сейчас придет твой брат Жан! Это я, Элизабет, держу тебя за руку. Папа!

Гийом Дюкен открыл глаза, светло-серые ясные глаза с золотыми пятнышками на радужке. Посмотрел на дверь прямо перед собой, которая в ту же секунду открылась, и в палату вошел Жан.

Элизабет, дрожа от волнения, знаком попросила дядю молчать и просто сесть на привычное уже ему место, по ту сторону кровати.

— Не бойся, папочка! Никто тебя не обидит, — прошептала она, нежно пожимая ему руку. — Мсье, который только что пришел, — тебе не чужой, и я тоже не чужая. Ты нас знаешь, просто забыл.

Жан вздрогнул, когда брат чуть повернул голову в его сторону. Улыбнулся, чтобы его подбодрить, и тихо проговорил: