Открытая для него. Покачивающая бедрами навстречу его толчкам. Трепетавшая, когда она их принимала. С разметавшимися по всей кровати волосами. Ее тело принадлежало ему, чтобы делать все, что он хотел.

Она полностью доверяла ему в этом.

И никому другому.

Она никогда не давала этого никому другому.

И это было у него с самого начала.

Джонни издал звук, который издавал только с ней, и вышел, отодвинулся в сторону, перевернул ее на живот и снова вошел. Подтянув вверх одну ее ногу, подталкивая к себе, скользя руками по внешней стороне ее рук, удерживая их у нее над головой, обхватив пальцами ее предплечья, наблюдая за ней, прижавшейся щекой к одеялу, приоткрывшей опухшие губы, учащенно дышавшей, с покрасневшим лицом, Джонни вновь толкнулся в нее, вдавливая в кровать.

Связанный с ней.

Покрывавший сверху.

Он давал ей то, что отражалось у нее на лице, в то же время, являясь ее щитом от жизненных проблем, одеялом, чтобы согревать ее, укрытием, чтобы защищать.

Ему было это подвластно, о чем он поделится с ней позже, когда его член не будет внутри нее.

Но Иззи откинула голову назад, тесно прижалась виском к его челюсти и дрожащим голосом прошептала:

— Джонни.

И он понял, что она уже все знает.

Что ему не нужно говорить ни слова.

Но он должен был сказать ей кое-что еще.

Джонни скользнул рукой вниз по нежной коже ее руки, по боку, по талии и бедру, а затем между бедер.

Коснулся клитора, нажал, перекатил, она ахнула, и Джонни сказал ей на ухо:

— Я тоже влюбляюсь в тебя.

Она вскрикнула, ее киска плотно сжалась вокруг его члена, тело содрогнулось под ним, задница сильно прижалась к его паху. Это было настолько интенсивно, настолько приятно, что он не мог объезжать ее во время оргазма, поэтому уткнулся лицом ей в шею, вошел глубоко и, застонав, выстрелил в свою Иззи.

Когда он вернулся в комнату из того места, куда его увела Иззи, то сильнее прижался лицом к ее шее и держал ее ногу согнутой, пока нежно и сосредоточенно трахал, запоминая каждый дюйм внутри нее, выходя из шелковистой влажности невероятно медленно, пока внутри не оставался лишь кончик, а затем также медленно погружаясь обратно.