— Закрой рот, — мой рык ничего для него не значит. И я бросаюсь коброй снова.

Ломаю уроду нос. Бью коленом в пах. А он как псих, только смеется с окровавленным лицом и меня заваливает наземь.

Наносит такие же жесткие удары, но мне плавать, я привык.

Тяжелый, мать твою, но я группируюсь, смотрю в сторону опять убежавшей Кристины.

Блять! Нашла время!

Этот хмырь пытается придушить, сильно сжимая горло. Хватаю камень с земли и рассекаю в кровь лицо Ломоносова. Спихиваю с себя.

Не хотел по-хорошему. Теперь в тюрьме гнить будет.

А в мозгу так и стучит: Убить. Убить. Убить!

Но эта тварь будет жить и мучиться, вспоминать меня, как страшный сон. Знать, что чужих баб трогать нельзя.

Хватаю его за шкварник и острой кромкой камня приставляю к горлу. Давлю, пока не вижу выступившую кровь и не слышу его писк.

Не было бы свидетелей, им бы и разорвал глотку. И если бы не хотел со своей скорей разобраться. Ему, считай, повезло, а то бы кони двинул прямо здесь.

— Ты сдохнешь в тюрьме за то, что тронул ее, гнида!

Мало мне было его крови, что застелила все лицо негодяя.

Хочу видеть, как он корчится от боли и начнёт умолять.

Но он лишь ядовито ухмыляется, выводя меня из себя с новой силой.

Я замахиваюсь, чтобы сделать окончательный удар и покончить с ним. Но как раз в этот момент к нам бегут парни в форме.

— Зато теперь я знаю, что бродит в ее головушке, — шепчет он, давясь слюнями с кровью. — Давно хотел себе такую игрушку. На вид невинную, но гнилую внутри.

Меня прошибает волной злобы черной. Камень в руке почти трещит, и я вновь замахиваюсь.

— Что тут у вас. Руслан Измаилов, отпустите оружие! — говорит строго один из полицейских. — Вы и так достаточно помогли.

Я бы помог, избавив общество от этого извращенца, что любит женщин пытать и насиловать.