– Просто так, – устало откликнулась она, кляня себя на чем свет стоит, что решила хорошо выглядеть для своего «парня». Дядя Укроп раздражал все сильнее.

– Вежливее отвечай, – сжал он пальцы на ее локте тут же.

– Для красоты, – выдавила Ника, чуть не уронив ему на ногу утюжок. – Отпусти меня.

– Больно?

– Да.

Он ослабил хватку.

– Картины – это совсем неплохо. Надо бы тоже прикупить парочку. Где ты их берешь?

– Нигде.

– Я не понял, ты мне опять хамишь?

«Вот мерзавец уродский!»

– Нет. Я тебе отвечаю: я не покупаю их. – Увидев его удивленно-скептический взгляд, девушка добавила нехотя: – Я их рисую.

– Ты и рисуешь? – явно не поверил ей Никита и совсем отпустил ее локоть. Такие, как она, не могут рисовать так красиво.

– Рисую, – стала перед зеркалом подводить розовым блеском губы Ника.

– Надо же. Ты – и рисуешь. А ты не так безнадежна, – отозвался Кларский. – Откуда ты умеешь рисовать?

– Просто умею, и все. Закончила художку.

– Моя подруга учится на факультете искусствоведения и многое знает об искусстве. Разбирается в художниках и в направлениях. Обожает живопись и может говорить о ней часами. Ты можешь так?

– Нет, – исподлобья глянула на него Карлова. Конечно, она довольно много знала об этом, но, честно говоря, была больше практиком, чем теоретиком. И рисовала исключительно из-за того, что ей безумно нравилось это занятие. А родителям нравились ее работы, и они с удовольствием вешали их в прихожей и гостиной.

– Тогда почему ты умеешь рисовать, а она нет? – спросил Никита.

– Я не знаю. Я просто люблю рисовать. Часто рисую с детства, – растерянно проговорила хозяйка квартиры. – Люблю, поэтому и рисую, а не изучаю теорию.

– Вот как. Забавно. Сотри, – велел внезапно Никита, глядя на ее накрашенные губы в отражении в зеркале, резко меняя тему разговора.