— И ты борешься всю свою жизнь?

— Я не умею по―другому.

— Но жизнь ― не вечная война, ― тихо запротестовала Эбби, касаясь ладонью моей щеки, ― в ней очень много светлого. Мирного. Спокойного. В ней есть место счастью и простым человеческим слабостям.

— Эбби… ― накрыл её руку своей, ― жизнь доказала мне, что она никогда не бывает жалостлива к тем, кто слаб. Не принимает отговорок и не терпит постоянства. Ей нужны перемены. Ежедневные, ежеминутные. Вот, почему она постоянно наносит удар за ударом. Я просто не жду, когда она вновь сожмет пальцы в кулак. Я бью первым.

— Это неправильно… ― она почти шептала, почти судорожно качала головой, ― неправильно так жить ― без единой возможности быть счастливым.

— Ты не знаешь… ― попытался снять её ладонь, но она прижала и вторую, тем самым сильнее сжав моё лицо в своих руках.

— Знаю. Потому что видела, каким ты можешь быть, ― прошептала, и я почти утонул в её глазах, ― разве не ты говорил Мэнди, чтобы она отдала часть своей боли? Разве это были не твои слова? О том, что с болью тяжело, но возможно жить, и что со временем она притупится?

— Это совершенно другое…

— Чем же? Почему тебе так трудно поверить, что ты можешь с этим справиться?

— Потому что наша боль слишком разная, ― ответил, осторожно отнимая её руки, ― и мою уже ничто не сможет притупить.

— Мы будем пытаться, ― настаивала она, не слушая меня и не желая слышать. ― Я уверена, что ты попробовал ещё не всё. Что мы найдем выход и…

— Всё, Эбби, ― прервал её, а затем слегка качнул головой, ― я перепробовал абсолютно всё.

— Не важно, ― она мягко упала в мои объятия, и я ощутил, как уверенно завертела головой. ― Ничто не имеет значения, потому что я всё равно буду бороться за тебя. Буду бороться за нас. Заново переберу все варианты, узнаю все возможные пути, но найду то, что заставит тебя поверить. Я знаю, что в этой войне меня не остановит ни Время, ни Боль, ни даже сама Смерть. Но только если ты… ― вдруг прошептала она, прижимаясь ко мне сильнее ― …никогда не отпустишь моей руки.

Мучительно прикрыл глаза, чувствуя, какой болью внутри отзываются её слова.

Не знал, что ответить, как объяснить, что всё это невозможно, потому что я уже давно обречен… навсегда. Без права выбора. Без шанса на исправление.

Но руки сами потянулись к её спине. Я крепче прижал Эбби к себе, пытаясь ощутить её присутствие ещё отчаяннее, ещё явственнее. Словно в данный момент, как и, черт возьми, во все прочие, это было самым необходимым, самым нужным на свете чувством.

И, попытавшись отбросить болезненные мысли прочь, я сделал вдох.